Виталий Нуриев
Японская анимация сегодня востребована и как искусство, и как коммерческий продукт.
Кадр из нового мультфильма Миядзаки
Про «Рыбку Поньо на утесе», новую мультипликационную работу Хаяо Миядзаки, уже говорено-переговорено. Ее представление кинообщественности случилось совсем не по правилам: анимационный фильм наряду с игровыми фильмами вошел в конкурсную программу 65-го Венецианского фестиваля, нарушив однородность (и без того достаточно относительную) критериев отбора.
О Миядзаки, чем бы он ни отметился, писать принято много и пространно, все-таки живая легенда мультипликации. Потом шепоты и крики вокруг «Рыбки» затихли, появились другие объекты, да и мультипликация, оставаясь прерогативой детства, как ее ни крути, все равно попадает в круг интересов ограниченного числа людей.
«Рыбкин» бум снова начался в августе. Фильм выпустили в США. Штаты приняли Поньо на ура, выдав за первые выходные такую кассу, какая не снилась даже Миядзаки, а он-то американцами порядком обласкан. Даже самые «зубастые» кинокритики разразились хвалебными тирадами. Теперь, когда «Рыбка Поньо» добралась и до нас, у российского зрителя тоже появилась возможность задуматься, глядя в киноэкран. Что же такого особенного сумел сотворить японец-рисовальщик, приверженец двухмерной традиционной графики?
Если пристально посмотреть, вспоминая миры Хаяо Миядзаки, то, в общем-то, ничего из ряда вон выходящего и необычного не найдешь. Он остается на знакомых уже позициях внимательного прорисовщика, разве что пейзажи теперь выполнены в прозрачной технике акварельного карандаша – пейзажи сухопутного пространства. Как только в кадре начинает бурлить море, краски сгущаются, наливаются цветом, будто бы очерчивая жизнь, которая не менее разнообразна, чем на суше, но ускользает от человека, недоступная взгляду. Морскую жизнь режиссер подает с дотошностью моряка-биолога, сродни Жак-Иву Кусто, тут же давая понять, что сам далек от чрезмерной романтизации и не собирается уходить в бесплодное созерцание.
В новом своем фильме Миядзаки моментами отходит от бытового романтизма. Как бы между прочим показывает, что и хозяйственные японцы не застрахованы от экологической катастрофы, что морское дно близ Токио сплошь покрыто бытовыми отходами. Как и многие сейчас, режиссер склоняется к апокалиптике, в экранном пространстве позволяя природе взять реванш. В остальном он – большой романтик: любовно смешивает архитектурные стили, строит на крутом утесе пряничный домик, селит туда маму, папу и сынишку, который спасет найденную на берегу рыбку от верной гибели, а та окажется волшебницей.
Миядзаки по-прежнему и с большой трогательностью говорит о семье. Бывает, говорит совсем грустно, отправляя мужа во внеурочное плаванье, жену – в ночную бессонницу, а зрителя – в размышления о случайной разобщенности близких. Грустно и с еще большей трогательностью говорится в фильме о старости: в фильмах Миядзаки старикам позволено даже больше, чем детям; будто озорство в старости вырастает из ностальгии по детству.
Наблюдательность 68-летнего японца-мультипликатора не ограничивается экологическим радением. Он шагает в ногу со временем, подбирая своим героям актуальные прически и модные туалеты: волосы стригут в летящие формы, с угловатой небрежностью, одежду подбирают по моде осовремененных 1960-х. Так же Миядзаки поступает и с сюжетом. За основу берет «Русалочку» Андерсена, но помещает ее в нашу реальность: русалочка становится волшебной рыбкой Поньо, принц – пятилетним японским мальчуганом. Сквозь сюжетное своеволие просвечивает искренняя симпатия к героям. Сказочные метаморфозы даются им меньшей кровью, русалочка за человеческое обличье не должна теперь платить острой резью в ногах и немотой, да и мальчик-принц куда более прозорлив, чем его датский прародитель, хотя на то, верно, свои причины, и Миядзаки много об этом рассуждает между строк – между кадров: детство непредвзято смотрит на мир, легко отделяя истинное от пустого. И такая ясность взгляда, кажется, к человеку возвращается, но гораздо позже, лет, наверное, под 70, уже пропитанная не восторженностью, а даже если и ею, то обязательно с грустью.
Поэтому волшебство в новом фильме Миядзаки буйствует, но больше грустит – по тем временам, когда человек был совсем ребенком.
