Екатерина Барабаш
Из Владимира Ильина получился превосходный Рагин.
Кадр из фильма «Палата № 6»
Чем труднее экранизировать классика, тем упорнее стараются режиссеры пересказать на экране его произведения. Рассказы Чехова экранизировать так же трудно, как, скажем, Бунина – слишком значим, слишком великолепен авторский текст, чтобы без него обойтись. И вот еще одна попытка – «Палата № 6» Карена Шахназарова сегодня выходит в прокат.
Никто не станет спорить: без потерь перенести на экран хорошую прозу невозможно. Либо остается лишь скелет, сюжет, либо он еще и обрастает режиссерскими виньетками. Что лучше, что хуже – сказать трудно.
Шахназаров перенес действие самого мрачного рассказа Чехова в современность, в 2007 год, оформив его как документальный рассказ о докторе Рагине (Владимир Ильин), с интервью его друзей и коллег. Текст Чехова звучит то за кадром, то из уст героев. Веселый почтмейстер Михаил Аверьяныч (Александр Панкратов-Черный), хваткий доктор Хоботов (Евгений Стычкин) и другие вспоминают печальную историю сошедшего с ума доктора, попавшего к тем, кого еще вчера он лечил.
Приходится признать: экранизировать рассказы Чехова, пытаясь сохранить язык, стилистику, проблематику, но при этом по возможности не отступать от оригинала, не только невозможно, но, пожалуй, куда более жестоко по отношению к писателю, чем делать фильм «по мотивам». Другой вопрос – насколько удачно это получится, но в любом случае Карен Шахназаров понял, что для чеховских рассказов надо искать особую форму. Манера «под документалистику» позволяет многое сохранить, многое не нарушить, в первую очередь – авторский язык, а следовательно, авторское отношение к происходящему. Канва чеховского повествования столь обширна и разнообразна, что позволяет вышивать на ней любые узоры, вплоть до самых смелых. Чем режиссер и воспользовался.
«Палата № 6» – не только самое мрачное произведение Чехова. Это тот сгусток мизантропии, что была более или менее равномерно разбросана по разным его рассказам и пьесам, а здесь выплюнулась густо, безжалостно. Трагический финал доктора Рагина, сумевшего заглянуть в бездну, да так там и оставшегося, предрешен. Порой надо сделать крохотный шаг, чтобы очутиться за почти невидимой гранью безумия. И что несомненно удалось режиссеру – так это выстроить превосходный дуэт – доктор Рагин и его оппонент Громов, Владимир Ильин и Алексей Вертков. Вертков играет голосом, интонациями, мускулами лица, жестами, его Громов, давний обитатель палаты № 6, нервен, эмоционален, ненавидящ. «Вы, фельдшер, смотритель и вся ваша больничная сволочь в нравственном отношении неизмеримо ниже каждого из нас, почему же мы сидим, а вы нет?» – он словно палицей размахивает обвинениями, а получает лишь невозмутимое рагинское: «Кто-то должен сидеть. Не вы – так я. Не я – так кто-нибудь другой». В отличие от своего партнера Ильин тяжеловесен, как мировая скорбь. Смотришь на него – и не понимаешь: чем он играет-то? Медлителен, невозмутим, глаза по большей части стеклянные, мимики – почти ноль, не говоря уж о жестах. Но в этом и есть высший пилотаж – сыграть сплошные отсутствия так, чтобы из них выковался сильный образ. У Ильина получилось замечательно.
Понятно, что жанр документалистики объясняет перенос действия в современность. И стопроцентно прав Карен Шахназаров, когда говорит об актуальности чеховского произведения. Впрочем, великое произведение на то и великое, чтобы на все времена, без срока давности. Только конфликт между современными реалиями и авторской стилистикой все равно неизбежен. Чудесный чеховский язык в устах сегодняшних героев порой звучит как ненужный артефакт, реликт, случайно затесавшийся в современную жизнь. И становится обидно за него – вроде как он есть, не тронут, а – не ко двору.
И еще важный момент. В картине участвуют реальные обитатели психиатрической лечебницы. Кто-то из них произносит собственный текст, кто-то – написанные слова. Разумеется, все они знали, что их снимают. Но от этого не легче. Далеко не все из этих людей способны отвечать за свои поступки, не все отдают себе отчет, в чем участвуют. Щекотливый вопрос, и вряд ли когда-то удастся его решить. Мерило одно – собственный такт.
