Виталий Нуриев Дэвида Маккензи даже с натяжкой нельзя назвать корифеем большого метра, слишком уж недавно он в полнометражном кино. В свое время наупражнявшись на короткометражных эскизах, в один прекрасный момент он ринулся снимать «по-крупному», но, видимо, так и остался в междустрочии своего сомнения, судя по всему – сомневается и по сей день. В российский прокат выходит его новая лента – «Бабник».
Сняв в общей сложности три «длинных» киноленты (из которых, пожалуй, действительно интересным можно назвать «Молодого Адама» с Юэном МакГрегором и Тильдой Суинтон), Маккензи по-прежнему ходит в пионерах неокупаемых проектов, то ли потому что все никак не отдаст свое мятущееся сердце арт-хаусу, соблазняясь мейнстримом, то ли есть какая другая причина.
Все эти внутренние метания налицо и в новой его картине «Бабник».
Маккэнзи, видимо, недавно вернулся к мировой литературной классике и вдруг заново открыл для себя дедушку Ги (де Мопассана). Уж больно соблазнительный сюжетец, не устаревающий совсем: про Милого Дружка, каковому для продвижения по карьерной лестнице нужно всего-то ничего – залезть под юбку и не ошибиться во влиятельности той, кто юбку надел. Мопассана в самом деле легко вписать в день сегодняшний, и Маккэнзи делает это без особого зазрения. Только географию меняет: Париж – на Лос-Анджелес. Салонные встречи уступают место шумным вечеринкам, фамильные особняки – многоуровневым квартирам, длинные платья – мини-юбкам, но так оно еще удобнее. Режиссер то принимается почти документально снимать всю эту современную светскую жизнь, гоняясь за эффектом синема-верите, то вдруг вспоминает о первостепенной своей задаче и снова возвращается к образу Милого Друга, пытаясь смастерить кино-моралите.
С морализаторством он все-таки перегибает, мораль же хороша, когда не стучат ею прямо в лоб, не суют назидательно в уши и в глаза. Маккензи не учел, что Мопассан-то силен своим непоказным судейством, он читателю оставляет возможность подумать и рассудить, потому что вырос на французских сказках, где мораль, конечно, выводилась в конце – выделенным курсивом, но все равно оставалась завуалированной, еще одной загадкой. А господин Маккензи в загадки играть со зрителем не намерен, он разжевывает и аккуратно выкладывает все на блюдечко с голубой каемочкой. Жиголо одна из пассий непременно объяснит в конце концов, что так жить нельзя, что годы уходят, внешность портится, а у него по-прежнему за душой ни дома, ни гроша.
Чтобы закрепить урок, режиссер проводит своего героя через любовные муки и, чтобы остаться с претензией на достоверность и не прослыть слюнтяем, отказывается от хеппи-энда. В отличие от мопассановского протеже бабник Маккензи безалаберно глуп. Может быть, намеренно. Если намеренно, тогда легко оправдать все избитые метафоры и ходы, вроде сравнения большого города с гигантской лягушкой, пожирающей очередную мышь.
Режиссер попытался подстраховаться, пригласив на главную роль смазливого и хорошо продаваемого Эштона Катчера. Его незатейливую смазливость оттеняют женщины – Энн Хеч и русская красавица, давно переехавшая в Америку, Маргарита Левиева. Другой страховой вклад – сюжет изрядно сдобрен эротикой, довольно откровенной. Только такая страховка не всегда работает, у Маккензи секс выходит безлюбый и на экране выглядит убого. Особым персонажем в фильме мог бы стать город, но уж больно избиты виды, которыми жонглирует оператор.
Хотя кто знает, авось все это сделано осознанно и специально, чтоб достовернее получилось, чтобы и правда, и мораль были там.
