Легкости перевода

Джон Кобб в роли старой учительницы-логопеда.
Фото с официального сайта Чеховского фестиваля.

Вчера в Москве закончился XIII Международный театральный фестиваль им. Чехова, и в последний раз – с часа дня и до десяти вечера – сыграли спектакль Робера Лепажа «Липсинк». После каждого спектакля публика аплодировала стоя по десять минут, не отпуская уже порядком уставших актеров. С двумя из них, супругами Джоном Коббом и Сарой Кемп, побеседовал корреспондент «НГ».

– Судя по афише, после московских гастролей в следующий раз «Липсинк» сыграют в октябре–ноябре в Бруклинской академии музыки, затем в феврале в Монреале. Что будет в перерывах между этими спектаклями?

Джон Кобб. Я собираюсь возобновить постановку «Трех мушкетеров», которых мы ставили и продюсировали около десяти лет назад, и свозить его на гастроли во Францию, Англию, в другие страны.

– Не боитесь свиного гриппа в Англии?

Сара Кемп. Мы – британцы. Недавно я работала с группой школьников, где двое как раз болели этим гриппом, их с занятий увезли домой. Так что мы уже привыкли к близости к этому источнику.

– Насколько я знаю, истории в «Липсинке» все – настоящие, документальные. Есть ли в спектакле что-то из вашего личного опыта?

Джон Кобб. Что касается меня, то мой герой Джексон – тоже шотландец. Когда я был моложе, то в течение года жил в Лондоне, и проблемы с языком, с произношением, с пониманием, о которых говорит так нервно мой герой, – это то, что я реально ощущал. В этой части моя история совпадает. Хотя целиком истории персонажей и актеров, кажется, не совпадают ни разу.

Сара Кемп. Я играю Сару, но это всего лишь сходство имен. То есть я сама, хочу это подчеркнуть, никогда не занималась проституцией. В наших героев входят не сюжеты нашей жизни, а какие-то личные ассоциации, переживания, в моем случае – это тоже связано с языком, потому что я из Оксфорда, с Юга, а живу на Севере, и эти проблемы время от времени возникают – чужого произношения, чужого говора. Больше того, как актрисе, мне было интересно, что происходит с личностью человека, когда он начинает говорить на другом языке. Как люди тебя воспринимают, насколько адекватно – по тому, как ты говоришь. В спектакле Сара ведь говорит с определенным акцентом, по которому сразу ясно, кто я, откуда.

Джон Кобб. Когда мы начинали работать над спектаклем с Робером, мне было больше всего интересно изучение и внедрение в спектакль мысли о том, что некоторые языки, как английский, завоевывают все большее и большее пространство, а некоторые уходят в тень и могут вообще исчезнуть. Но по мере того, как мы работали, такая глобальная идея уходила. Робер посоветовал сделать ее более личной, и я сосредоточивался на своем шотландском варианте английского и на моих ощущениях, связанных с английским.

Сара Кемп. У каждого из нас в спектакле, помимо основных персонажей, есть по нескольку маленьких ролей в других новеллах. Они тоже имеют личные истории. Например, я играю врача, ассистентку Томаса, нейрохирурга, которая говорит, что работала в Никарагуа. Я действительно жила в Никарагуа, и хотя я не врач, но знала многих врачей и медсестер, которые там работали. В сцене, которая проходит в книжном магазине, спрашивают книги про разницу феминизма в англоговорящей Канаде и в Квебеке. На самом деле меня это интересует, это часть моей жизни.

– По тому, что сказал Джон, можно заключить, что вы входили в спектакль не только как актер и режиссер, но и как единомышленники...

Джон Кобб. Робер любит работать не просто с актерами, а с актерами-писателями, которые сами создают своих персонажей. И через импровизацию, с которой мы начинаем, уже подходим к роли под общим присмотром Робера.

Сара Кемп. Иногда Робер подходит и говорит: «Сейчас мы будем делать это...», а иногда подходит и спрашивает: «Как вы думаете, что сейчас нам надо делать?» В этом случае часто начинаются споры, одни говорят, надо делать так, другие – не так...

Джон Кобб. Мы ощущаем себя вполне сотворцами. В качестве примера: роль пожилой леди-логопеда, которую я играю. Робер очень поощряет, когда актеры сами как бы расширяют жизнь своих персонажей. Я сам интервьюировал эту пожилую даму-логопеда, потом принес Роберу спросить – интересно это будет или нет. Он сказал – интересно, и эта дама стала персонажем спектакля.

– Это потрясающая новелла! Глядя на сцену, расчерченную невероятно – живого места нет! – понимаешь, что и в спектакле тоже все должно быть очень четко расставлено. Остается ли место для импровизации актеров?

Джон Кобб. Робер установил достаточно жесткую структуру спектакля, можно назвать это рамками. Но внутри этих рамок находится место для импровизации.

Сара Кемп. Иногда Робер может сказать четко, что эту фразу произносить не надо, – какой-то короткой фразы! А часто он рад, когда мы достаточно сильно меняем слова. Но все перемены мы обычно обсуждаем до спектакля. Единственная часть, в которой мы позволяем себе вольницу, – это съемки фильма Джереми – там мы чувствуем себя наиболее свободными и импровизируем больше.

– Когда я смотрел спектакль в Квебеке полтора года назад, там была большая сцена с Иоанном Павлом II. Почему ее выбросили?

Джон Кобб. Дело в том, что тема противопоставления и взаимодействия религии и науки в первоначальном варианте спектакля была гораздо шире. Там было два папы, не только предыдущий, но и нынешний. Был еще ученый, Стивен. Но Робер впоследствии специально попросил Ханса Писбергена, который играет нейрохирурга Томаса, сделать этот спор более личным и перевел в плоскость одного персонажа...

– Это не цензура?

Джон Кобб. Нет, нет! Скорее Робером двигало желание найти эмоциональную направляющую для образа Томаса.

– В Москве обожают Лепажа, и этот спектакль вызвал просто бурю эмоций. Везде ли вас так принимают?

Сара Кемп. Пока везде – и в Сиднее, и в Торонто нас принимали очень восторженно. Но на протяжении этого длинного девятичасового спектакля в разных странах – разные реакции. В Лондоне все буквально умирали со смеху, когда играли сцену интервью на Би-би-си с проституткой, просто за счет речевых нюансов, которые здесь, естественно, публика не ловит. Публика смеется в тех местах, где узнает себя, свою культуру. Но в общем восприятие спектакля примерно одинаково, именно потому, что в нем есть общечеловеческое.