Виталий Нуриев
Красота мужского тела практически во всей полноте. Сцена из спектакля «Дориан Грей».
Фото Хьюго Глендининга
Спектакль Мэттью Боурна «Дориан Грей», недавняя премьера этого, без преувеличения, любимца московской публики, в качестве яркой точки вполне годится для закрытия Чеховского театрального фестиваля. Первый спектакль на сцене Театра им. Моссовета сыграли во вторник. И будут играть до 2 августа.
Мэттью Боурн, как известно, не боится смелых экспериментов. Не только в смешении танцевальных техник, которые переплавляют классический балет в масштабное шоу сродни бродвейскому мюзиклу. Боурн еще более смел, когда выбирает сюжет. На Чеховский фестиваль в этом году он привез «Дориана Грея». И тут отваги ему не занимать – обычно за «Грея» берутся с большой оглядкой и в театре, и в кино. В 1918 году Вс. Мейерхольд объяснял, почему. Именно уайльдовский замысел, несмотря на кажущуюся повествовательную проблемность и привлекательность, проблемен еще и из-за особого ритма: он более, чем многие, требует от режиссера, актера инстинкта знания времени, «слышанья времени».
Боурн уайльдовский ритм отбивает, и виртуозно. Он сообразно двухчасовому периоду урезает долготу фабульного развития, меняет декорации, перекраивая эпоху, микширует музыку, лаунж ставит в один ряд с инструментальной классикой и тяжелым роком, подводя под каждый музыкальный оттенок свое танцевальное движение. И движение сюжета, который, оставаясь в Лондоне, вместе со своим красавцем героем обживает уже не эпоху писателя-денди, а мир современной фэшн-индустрии. Туда его вводит не Лорд, а Леди. И портрет Дориана Грея – не портрет в классическом исполнении живописца, а гигантский плакат-фотография, Грей – лицо нового мужского парфюма «Immortal» («Бессмертный»).
Очертив рамки своего сюжетного времени и своей сюжетной среды, Боурн пытается играть честно, по правилам. Благо правила эти давно и широко растиражированы в обществе, подводя современника к нужному пониманию происходящего. Постановщик хорошо усвоил тренд, приучивший нынешнего потребителя предметов роскоши беззастенчиво воспринимать мужскую наготу, еще в начале 2000-х наводнившую модные журналы и с той поры их не покидающую. Боурн на том и играет, раздевая своих танцовщиков не в пример больше, чем танцовщиц. Не секрет, что традиционная сексуальность в постановках Боурна дает большой крен, но, вступая во владения Уайльда, наверное, без этого обойтись трудно. Тем более, выстраивая еще одну проекцию «Гламорамы», пусть даже в танцевальной плоскости. При этом Боурн предлагает весьма своеобразную и интересную интерпретацию, превращая Дориана Грея в гедониста с раздвоенными сексуальными предпочтениями и осуждая эту сексуальную амбивалентность. «Чистые» характеры, будь они гомо- или гетеросексуальны, оказываются либо жертвами Грея, либо выполняют функцию красивого статиста.
Особая роль в спектакле отведена женщинам. Они в отличие от мужчин-партнеров (которые атлетически крепки) все, как на подбор, удивляют необычайной тонкостью линий. Глядя на них, трудно удержаться от мысли, что Боурн прекрасно владеет алхимией силуэта. Одетые в темные вечерние туалеты, сшитые по лекалам ар деко, именно женщины держат на себе устремленность произведения в прошлое. Да еще отдельные декорации-интерьеры, выполненные в стиле модерн.
В остальном прошлое сквозит по-другому. Мэттью Боурн никогда не отрицал своего пристрастия к киноискусству. И не удивляешься, когда первые 15 минут представления заполняет явная отсылка к «Фотоувеличению» Микеланджело Антониони. Так же, оглядываясь на то, как Боурн прорабатывает сюжет «Дориана Грея», видишь там след нескольких киноэкранизаций – от самых классических до самых нетривиальных. Оно и понятно, элементы киноязыка, которые использует Боурн, нисколько не умаляют красоты и отточенности танцевальной пластики, зато помогают ярче визуализировать образ, когда за Уайльдом все более явственно проступает то античная легенда про самовлюбленного Нарцисса, то разбитое зазеркалье, уводящее в глухие коридоры бессознательного.
