Прыжок в небо

Для своего спектакля «Икар» (швейцарский театр "Сунил") Даниэле Финци Паска выбирает партнера из зрительного зала. Устроители Театрального фестиваля им. А.П. Чехова в лице генерального директора Валерия Шадрина уверяют: подсадных уток не организовываем.

С этого спектакля девятнадцать лет назад началась карьера артиста Даниэле Финце Паски, которого полюбила всем сердцем московская публика на прошлом фестивале им. А.П. Чехова, когда он показывал свою постановку «Дождь», сделанную силами двух коллективов – канадского цирка «Элуаз» и швейцарской труппы «Сунил».

На этот раз Даниэле прибыл в Москву в двух качествах ≈ постановщика спектакля «Туман» (снова копродукция тех же участников), а также создателя и исполнителя «Икара», в котором играет он один.

На сцене по ходу представления присутствуют двое. Дело в том, что в каждой стране, в каждом городе синьор Паски выбирает партнера или партнершу из зала и приглашает на сцену в качестве собеседника своему персонажу. «Мы играем этот спектакль для одного зрителя», ≈ утверждает актер, но можно добавить: и вместе с этим единственным зрителем. На вопрос «НГ» о том, случались ли какие-то непредвиденные ситуации, когда зритель вел себя неожиданно, он ответил: «Было и много раз. В Мехико, например, когда мы играли, началось землетрясение. Зал затих ≈ воцарилась гробовая тишина. Но потом мы продолжили спектакль. А в Монреале выбранный мною зритель стал отключаться - обкуренный что ли был? Мне пришлось над ним поработать ≈ поразвлечь». На другой вопрос «НГ» о том, сложен ли для актера жанр моноспектакля, он откровенно признался: «Ты перед зрителем один. Это страшно. Спектакль завтра, а я уже сегодня места себе не нахожу. И это я испытываю всегда и везде. Каждому режиссеру стоило бы вменить в обязанность хотя бы раз так выйти на сцену, чтобы понять, как это страшно. Как медсестра должна хотя бы раз в неделю ставить себе укол, чтобы помнить, как это больно».

Перед началом в театральном прологе актер по-английски рассказывает предысторию этой работы, потом выбирает жертву, которую уводит за кулисы, а уже после этого начинается само представление.

Паски придумал этот спектакль, когда сидел у себя на родине в Швейцарии в тюрьме за отказ служить в армии. Это был идеологический жест пацифиста. «Тогда у молодых людей не было выбора альтернативной службы ≈ сейчас такая возможность есть», ≈ говорит он. Однако, выйдя из тюрьмы, Даниеле не окунулся с головой в политику, а посвятил себя театру. Но жажда изменять мир в актере осталась. Все три его работы, которые довелось увидеть, пронизаны настойчивой потребностью через театр делать общество отзывчивее, добрее. Вот такой швейцарский Сулержицкий из италоговорящего кантона.

Даниэле сам путешествовал, ездил в Индию, где ухаживал за смертельно больными детьми и свой театр назвал в память об одном из индийских мальчиков «Сунил». Однако театр для Паски еще и возможность самому оставаться ребенком, продолжать веселую шалость, которая, правда, как правило, разрешается пиком нежной печали, не глубокой скорби, не отчаянной тоски, а горечи утраты, вторгающейся в безмятежную жизнь, ≈ погибшего друга в «Дожде» и «Тумане», запертого в палату психиатрической лечебницы поэта и клоуна. Потери заставляют взрослеть.

Его герой в спектакле «Икар» ищет глаза, которые его выслушают, человека, который вместе с ним предпримет путешествие, чтобы душой преодолеть пространство больничной палаты, осуществить мечту и полететь над грешной землей с равнодушными людьми, запирающими ни за что людей в тюрьмы-лечебницы.

Две стоящие на сцене кровати, правда, больше похожи на детскую комнату мирной Швейцарии, чем на казенную больницу. Над ними висят не страшные голые вмонтированные наглухо лампочки, как было бы у нас в психушке, а ночной свет, накрытый тюлем, словно балдахином над кроватью. Сразу создается ощущение утраченного мира детства, когда бабушка заглядывала к тебе перед сном, поправляла твою подушку и гладила по голове. Кстати, бабушка Даниэле жива, и он на пресс-конференции с гордостью сказал, что ей «сто три года, по-моему, неплохо»!

На нашем спектакле Даниэле не сразу нашел партнера для сцены. Условий было два: хотя бы немного говорить по-английски и, как сказал артист, нужен худенький. Изучив довольно быстро партер, актер проговорил: «Что же едят в Москве?!», однако выбор сделал. Девушке Маше предстояло стать собратом по несчастью: надеть больничную рубашку, лечь на соседнюю кровать, откликаться на вопросы Даниэле, а потом вместе с ним предпринять попытку полета.

Актер и режиссер Паски умеет ставить сильную, пронзительную точку в финале. Его герой и наша девушка Маша, с которой он снимает смирительную рубашку, пробуют полететь. Клоун вдруг начинает священнодействовать, потому что сейчас они испытают мир на способность творить чудо. Комната двух изгнанников преобразится, мрачная ночь отступит. Враждебно настроенный шкаф, который то и дело своими дверцами недружелюбно бьет нашего героя по лбу, вдруг сам по себе отворяется, чтобы щедрый поток направленного света подхватил двух изгоев и помог им преодолеть тюремные стены лечебницы. Они вот-вот прыгнут в пространство, которое не преодолеть, но можно ощутить себя свободным, что есть не меньшее, а, быть может, большее чудо, чем стать здоровым в психушке.