Григорий Заславский
Михаил Филиппов и Галина Анисимова в спектакле «Как поссорились...».
Фото с сайта Театра им. Маяковского
Галина Анисимова, народная артистка России, в Театре имени Маяковского работает с 1952 года (!), завтра у нее юбилей, который новый худрук Сергей Арцибашев планирует праздновать осенью, в новом сезоне. Когда-то – лирическая героиня, уже много лет – характерная, комедийная артистка, она единственная в России может похвастаться, что работала с Питером Бруком и Полом Скофилдом. Хотя, судя по разговору с корреспондентом «НГ», выше ценит сотрудничество с Николаем Охлопковым.
– У вас биография – такая зигзагообразная, особенно вначале. Какие-то вещи совершенно непонятные. Например: почему вас отчислили из ВГИКа?
– Мне это никак не объяснили. Я была на курсе Бабочкина, а над нами был Сергей Аполлинарьевич Герасимов с женой, это был их курс. И надо было кого-то отчислять. У меня, как всегда, никаких заступников не было. Я показала отрывок, который делала с Ниной Алисовой – она у нас была педагогом вместе с Бабочкиным, мы делали «Юность отцов», был приличный отрывок, но отчислили нескольких человек, в том числе и меня. Но Бабочкин прекрасно ко мне относился. Он сказал: давай, уходи из ВГИКа, давай поступим в театральное училище. Я и сама хотела в театр. Через некоторое время мне позвонил Борис Андреевич, сказал: я договорился с Мансуровой, она только набрала курс и готова тебя посмотреть. Пришла, меня посмотрела Цецилия Львовна и сказала: беру. Меня взяли со второго полугодия. На курсе у нас был Юра Яковлев, очень много интересных актеров, но, к сожалению, в театре остались практически только Юра и я. А курс был сорок человек! Цецилия Львовна была и человек очень хороший, опекала всех, водила домой, подкармливала, одевала. Шел ведь 47–48-й год, нищенство. А в Щукинском училище это были лучшие годы, преподавали Понсова, Орочко, Симонов... Они нас выучили всему – как себя вести, как держать. Когда я пришла в театр, то, когда приходила Бабанова, я всегда вставала – не могла сидя сказать «здрасьте».
– Когда уезжаешь за Урал, где вы были в эвакуации, быстро воспринимаешь, особенно в молодости, иную языковую манеру. Как приходилось отучаться?
– Как вы это заметили? Да, это было ужасно. Я была там с июня 41-го по ноябрь 42-го. В настоящем тяжелом детском доме, а московская речь – особенная, стиль московской речи совсем другой. Придя в шестой класс 113-й школы на 2-й Брестской, я вышла к доске, и, хотя я коренная москвичка, речь за полтора года совершенно искорежилась. Я сказала: «ЧертОчка». Весь класс грохнул, и учительница меня поправила: не чертОчка, а чЁрточка... И мне пришлось довольно долго, пока училась в школе, заниматься речью. И когда я пришла в Щуку, уже хорошо говорила.
– Мансурова, считается, учила собой...
– Она смотрела отрывок, делала замечания, а потом, когда приходили к ней домой, раскладывала весь отрывок и подробнейшим образом разбирала – все время говорила: как бы я это делала. Когда я пришла к Охлопкову, первое замечание, которое получила, – не играйте Мансурову, забудьте ее. Ее манера, жестикуляция невольно впитались. Мы ее боготворили и все впитывали.
– Она была ученицей Вахтангова, про которого, в общем, мы фактически ничего не знаем... Она что-нибудь про него говорила?
– Я расспрашивала, как такая совсем девчонка и такая роль – принцесса Турандот, в то время, в те годы? Она отвечала: он выбрал нас несколько человек и сказал – вы сыграете хорошо, вы тоже, а вот как вы, Мансурова, не знаю, поэтому беру вас. Ему было безумно интересно раскрыть ее. Вот этим, к сожалению, сейчас в театре не занимаются. Охлопков, когда я пришла и играла только лирических героинь, потому что была худенькая, такая чистая, такая вся непосредственная – играла всех девочек, дочек, и он первый почувствовал во мне что-то, что его заинтересовало. И дал мне «Проводы белых ночей», где Тамара была такая – острохарактерная роль. Как бы сейчас сказали – жена олигарха. И при Гончарове я играла довольно много характерных ролей. И когда сейчас я получила этот эпизод – Агафью Федосеевну в спектакле «Как поссорились...», мне показалась, то, что я увидела в этом человеке, во времени, какие-то краски, они показывают, что я еще что-то могу.
– Трудно поверить, что такое возможно, когда читаешь, как вы репетировали с Бруком...
– Я должна сказать, это было очень просто. Брук прилетел в Баку, где мы были на гастролях, посмотрел наш спектакль. Его спектакля мы не видели. Я его встречала много лет спустя, когда он привозил свои спектакли, это уже был другой человек, постарел. Когда он прилетел в Баку, Николай Павлович Охлопков был такой гардемарин, он умел принять, произвести впечатление. Бруку спектакль понравился, хотя он не имел ничего общего ни по каким параметрам с их спектаклем. Охлопков, как всегда фантазер, предложил сыграть двумя составами и снять это на телевидение. Летели восемь часов, я была беременная неважно себя чувствовала. Прилетели, сразу на Шаболовку, Брук был нам уже знаком, я его не боялась, он очень хорошо говорил по-русски. Мы сидели с Евгением Валериановичем Самойловым, гримировались, ждали, когда они придут после спектакля с группой актеров, а они тогда играли на улице Москвина, в филиале Художественного театра. Самойлов мне говорит: перестань психовать, мы их заиграем, – это было в его стиле, чудный был, совершенно потрясающий человек. А уж какой актер! Встречаемся, мы ничего не видящие, никуда не выезжающие, вдруг увидели труппу англичан – о спектакле уже шла невероятная слава, мы это знали. Я встречаюсь глазами со Скофилдом – высокий, красивый такой, спину держал. Вошел лорд. Я открыла рот – Боже, как же я сейчас выйду на площадку?! Я с ним репетировала, а Евгений Валерианович с Мери Юр, так пары были разбиты.
– Было понятно, что Скофилд великий актер?
– На следующий день после съемки мы были у них на утреннем спектакле, с Самойловым. Спектакль произвел громадное впечатление, прежде всего другая культура, все решение, манера взаимоотношений – другие. Даже Самойлов поник. Мы с разрешения прошли к Скофилду в уборную. Входим, и что я вижу после моего впечатления сцены и Шаболовки, где мы снимались, – сидит усталый, небольшого роста, измученный человек в халате, такие рябинки на лице от оспы, грустные усталые глаза. Но вежливость прежде всего, он подписал мне программку – она до сих пор у меня осталась, – поговорили через переводчика, очень мало, было видно, как он устал. Он сыграл двадцать спектаклей подряд – для нас это был шок. Когда Евгений Валерианович один спектакль играл, на следующий день был просто мертвый, такая была затрата. А этот – двадцать. И утренники! Для нас это было непостижимо. Я с ним потом встречалась, он привозил «Макбета», вспоминали, как приходили в уборную, он был уже в возрасте, уже другой человек. У нас тоже хорошая школа, реалистическая, эмоциональная, если за что беремся, то целиком себя отдаем. У них – по-другому, он целиком себя не отдавал, поэтому и мог сыграть двадцать спектаклей подряд, но за счет выстроенных мизансцен, решения внутренних взаимоотношений на сцене он облегчал себе эмоциональный настрой. Если бы он так выкладывался, как Евгений Валерианович, он бы просто умер – у них другое восприятие, другая структура на сцене. Для нас это было откровение, что можно так играть. И что интересно – можно другие кнопки нажимать, и зритель это воспринимает, зрителя это волнует. Я много тогда поняла про другое искусство.
– Когда актриса много играет лирических ролей, потом в других это проскальзывает.
– Я живой человек, что проскальзывает – это все мое, это я такая, играешь же самое себя, только в других предлагаемых обстоятельствах. Так у меня было и с Зотовой в «Климе Самгине», хотя это роль совершенно другого плана – говорили, что в этой роли что-то демоническое. Хотя никогда за собой этого не наблюдала и не чувствовала, а значит, где-то в душе это есть, просто глубоко спрятано.
– Что такое переход от Охлопкова к Гончарову? Перестройка организма?
– Перестройка всего. Унижения было много. Когда он пришел, я еще играла со Свердлиным «Душу поэта», играла его дочь, чувствовала, что еще могу не переходить на возраст. Он сразу вызвал к себе и сказал: вы будете играть мать в «Двух товарищах» Войновича. Пригласили Женю Карельских, который играл героя, а я была его матерью. Для меня это был шок, мне было-то 38, в хорошей форме, и сразу р-раз – и показал мое место. А характер у меня независимый, никогда ничего не прошу, по кабинетам не хожу – это мое кредо. Может, в этом моя большая ошибка. Так у меня случилось, к сожалению, с кинематографом, я не смогла переступить через предательство, и, что бы мне ни предлагали, я никогда не ходила ни на какие пробы. Не снималась и сейчас об этом безумно сожалею. Имея две-три картины, я по-другому чувствовала бы себя.
– Если сейчас говорят о потере театра-дома, то чего вам жалко в этом?
– С приходом Гончарова ушли многие актеры, не согласные с его, скажем так, кредо. Я пришла в дом, я – никто, девчонка, а великие актеры меня всячески поддерживали, заступались. Помню, на гастролях в Горьком мы устроили вечеринку с гитарой в моем номере – а наверху жил Охлопков с женой, – и утром нам разнос и увольнение за безобразное поведение в гостинице. Так старики, во главе с Хановым, чудный был актер, нас защитили, пошли к нему: «Коля, вспомни себя». Вот это я называю домом. Сейчас молодежь сама по себе, а старики – сколько нас осталось, 4–5 человек, – сами по себе. А сейчас нет общности.
