Ирина Акимушкина
Мария Гулегина поет – и тем счастлива.
Фото с официального сайта певицы
Самую знаменитую и популярную в мире оперную певицу-сопрано Марию Гулегину называют Русской Золушкой, хотя родилась она в Одессе, ее оперная карьера начиналась на сцене театра в Минске, а живет она в Люксембурге. В 1987-м впервые выступила в Ла Скала. Поет также в Ковент Гарден, Метрополитен-Опера, Мюнхене, Цюрихе, Венской опере, Лос-Анжелесе и других театрах. Как певица Гулегина сформировалась в Мариинском театре, с которым связана по сей день и в который любит возвращаться.
– Мария, известно, что пробивались вы в большое искусство очень даже непросто...
– Знаете, я к опере не имела никогда никакого отношения, и все, что в жизни у меня случалось, происходило не благодаря чему-то, а вопреки. В детстве у меня было плохое здоровье, но меня отдали в балетную школу, считая, что так я физически окрепну. Я никогда не любила заниматься музыкой, а вот видите – стала в результате певицей. Когда я окончила школу, мне было 16 лет, и в этом возрасте даже с хорошими вокальными данными, как оказалось, никуда не брали.
Да, голос у меня был неплохой (может быть, это звучит и несколько нескромно, но именно из-за редкого тембра и силы голоса меня взяли на педагогическую практику в консерваторию в середине учебного года, когда я была в 9 классе, а было мне всего 15 лет). Но он должен, как хорошее вино, отстояться, и торопить это созревание никак нельзя. Вот меня и не приняли в консерваторию, сказав, что таких сопливых, как я, не берут. Тогда я пошла в музыкальное училище, но там меня поручили такому педагогу, что сразу стало ясно – из училища надо как можно скорее бежать, иначе мне вообще изуродуют голос. Тогда родилась идея идти в медицинский институт, тем более что моя мама – хороший медик, и ей бы такой выбор дочери пришелся по душе. Но я решила прежде, чем подавать в медицинский, посетить больницу и еще сходить с подружкой в мединститут на лекции. Случайно зашла там в анатомичку и... тут же свалилась в обморок. После этого две недели не могла ни есть, ни пить. И тогда поняла, что никакого врача из меня не выйдет. Кровь не могу выносить, поэтому не смотрю по телику ни боевики, ни всякие жестокости – не могу терпеть агрессии, да еще между людьми. А в консерваторию попала благодаря своим танцевальным способностям. Меня пригласили танцевать в «Травиату» на студенческий спектакль. Вот так я и рискнула, а в 17 лет поступила в консерваторию.
Пять лет я все-таки занималась серьезно пением, от контральто прошла путь до сопрано, много раз хотела бросить это дело и заниматься только своей семьей. И здесь меня буквально спас Евгений Иванов, который занимался со мной уже после окончания Одесской консерватории. Если бы не он, никакой певицы Гулегиной не было. Вот сейчас думаю, что, как закончу свои выступления, – непременно открою свою оперную школу.
– Как вы относитесь к тому, что довольно много российских и других оперных артистов не отказываются от контрактов в российских театрах, но оставляют их для себя как запасной аэродром?
– На Западе никто по большому счету не интересуется тем, есть ли у тебя контракт с кем-то в России или нет. Особенно если такой контракт уже имеется и он фиксирован, то это для получения предложений за границей как раз-таки не очень выгодно. Но здесь есть другой момент. Такие звезды Мариинского театра, которые являются звездами и на Западе, – это Анна Нетребко, Ольга Бородина, Ильдар Абдразаков – они все равно возвращаются в свой театр, потому что они его любят и они там выросли как артисты. Для них приезд и выступление в Мариинке – это великое счастье, потому что иметь возможность возвращаться в свой родной дом – это здорово. А то, что у них и так полно выгодных контрактов на Западе даже без фиксированного прикрепления к какому-то российскому театру, даже самому знаменитому, – это абсолютно точно.
– А нужно ли, на ваш взгляд, вообще артисту каким-то образом демонстрировать свою принадлежность определенной стране, определенному театру?
– Я думаю, что никакого значения не имеет то, из каких стран выступают артисты на сцене любого оперного театра мира. Значение имеет то, как тот или иной певец исполняет ту или иную партию, роль, то есть то, для чего его и пригласили в данный театр. То, что я возвращаюсь и выступаю в России, – для меня это никакой не подвиг, а большая честь. Я благодарна Валерию Гергиеву, который возвращает всех в родной дом, – вот и меня он вернул. Только так получается, что как только я приезжала в Питер, то сразу же болела. Там просто ужасный климат, и ничего поделать с этим нельзя. Иногда даже не знаешь, что делать, – билеты на концерт проданы, имя заявлено, и хоть мертвой приходится выползать на сцену. Поэтому, мне кажется, что всем тем певцам, которые постоянно поют в Мариинке, нужно при жизни поставить памятник, потому что в таком климате выступать – это очень непросто.
– Один из ваших кумиров – Пласидо Доминго. Во многом благодаря ему и его школе-конкурсу оперного мастерства «Опералия» десятки молодых талантов со всего мира получили пропуск на большую сцену. Неужели таланту только и остается рассчитывать, что на Доминго?
– Знаете, я обязана Пласидо Доминго своим возвращением на сцену после двух самых страшных моментов в моей жизни. Он проявил тогда веру в мои силы, повел себя как настоящий друг и коллега. Мне очень стыдно, что один раз я его подвела – категорически отказалась петь в «Сирано де Бержераке», мне совсем не подходила эта роль, я пыталась себя заставить петь, но контракт держала и не подписывала его почти полгода. Вы же знаете, я пою только то, что сама люблю, – и в итоге я отказалась. Но зато благодаря этому отказу мир узнал имя другой певицы, и она теперь везде успешно выступает.
Ну а талант – так он везде талант, и все равно его заметят и продвинут. Что же касается «Опералии» – это самая надежная и потрясающая по возможностям дорога для тех молодых артистов, которые хотят выбрать своей профессией оперное искусство. На «Опералии» даже не обязательно получить первую премию – там главное заявить о своем таланте и дать своего рода гарантию, что этот талант будет развиваться и дальше.
Пласидо Доминго очень трепетно относится к своим лауреатам, приглашает участвовать в спектаклях Вашингтонской оперы, поет с ними дуэтом, в общем, по-отечески курирует молодые таланты. Доминго тем самым делает великое дело – выступая рядом с таким мэтром оперной сцены, молодые дарования буквально расцветают.
– У вас огромная популярность среди поклонников в Азии, особенно в Японии. Есть ли разница, если спеть оперу Верди на итальянском языке перед европейской публикой и перед японцами и китайцами, для которых это искусство все-таки чужое?
– Я считаю, что опера – это прежде всего театр, это эмоции, если у человека есть сердце, есть душа, то не важно, какой у него паспорт и на каком языке поет со сцены. Для того чтобы понять, что такое любовь, что такое ненависть, страдания, не обязательно знать итальянский язык или иметь итальянский паспорт. Что касается любви ко мне японцев – так они и многих других артистов из Европы любят, а воспылали они особенно к оперному искусству сравнительно недавно, как, впрочем, и китайцы.
Сейчас в Японии наблюдается попросту бум оперы. А из черт характера меня, честно говоря, поражает в Азии терпение людей. Вот в Японии мои поклонники знают, что я прихожу за два часа до начала спектакля, и люди стоят у здания театра, ждут, пока я появлюсь, протягивают мне буклетики, фотографии, программки. А уже после спектакля невозможно уйти из театра в течение полутора часов – зрители терпеливо ждут, пока я выйду, просят автографы.
Может быть, под влиянием этих азиатских мотивов я просто обожаю японскую кухню. Я вообще люблю вкусную еду и сама хорошо готовлю. Готовлю все – и русские блюда, и кавказские, и поэтому, наверное, сразу же набираю вес, как только питаюсь дома. А вот как еду на гастроли, то иду прямиком в японские рестораны – и сразу же худею. Но у меня страшная аллергия на васаби – поэтому за день до спектакля я стараюсь японских ресторанов избегать.
– А что вы делаете еще, что обычно в жизни делают звезды?
– А ничего. Меня вообще раздражает само понятие «звезда». У меня нет никакого пиар-агента, хотя говорят, что это якобы плохо для бизнеса. А для меня опера – это не бизнес, а смысл моей жизни. Я страшно не люблю желтую прессу, не люблю журналистов, которые копаются в моей личной жизни, и сама никаких сенсаций на публику стараюсь не подбрасывать. Мне без разницы, кто на ком женится, кто с кем разводится, у кого какая собачка, хотя все равно информация просачивается, потому что разговаривая с человеком и отвечая ему на вопросы, ты же не ждешь, что тебя могут просто неправильно понять. Или, наоборот, – просто подставить, как сейчас модно говорить.
Я просто пою – и тем счастлива. У меня нет эксклюзивного соглашения с какой-то одной фирмой, но зато я записала довольно много живых спектаклей. Сама я не люблю слушать и смотреть то, как я выступала. В живом исполнении всегда могут быть и живые ошибки. Но именно это и привлекает настоящих любителей оперы.
Вашингтон
