История одного преступления

Акакий Акакиевич пишет о своей незавидной судьбе. Сцена из спектакля «Шинель» «Театра чудес».
Фото с сайта www.chekhovfest.ru.

Не секрет, что культура Латинской Америки особо отзывчива на социальную справедливость. «Шинель» нашего классика Гоголя для кукольного театра из Чили не стала исключением в этом порыве континентального гражданского темперамента.

Постановка русского автора явилась прежде всего поводом для сострадания к бедам беззащитного маленького человека перед лицом равнодушно-жестокой бюрократии. И хотя закадровый голос тщательно выговаривает «Акакий Акаки-евич» (с ударением на последний слог), невольно превращая тем самым отчество в фамилию, чилийцы ставят не про нас, а про себя, хотя нам-то в актуальности этой темы сомневаться не приходится. Здесь куклы и грозного чиновника, восседающего за массивным столом, и портного, если не любителя сивухи и вареников, то кукурузного пирога Петровича, нарастившего брюшко, и стаи чиновников, оптимистично выскакивающих из боковых окошечек сценической коробки, как кукушка из часов, – чилийские типажи.

На полях заметим, что это произведение входит в программу чилийских школьников, как об этом сказали на встрече с журналистами актеры. Спектакль поставлен и играется молодой, если не сказать юной группой, которая, кажется, совсем недавно встала из-за школьных парт. Может быть, поэтому особая трепетная наивность и нежное сопереживание к титулярному советнику Акакию Акакиевичу Башмачкину переполняют горячие чилийские сердца создателей и участников спектакля.

Чилийская «Шинель» – в своем роде репортаж об ограблении беззащитного человека, которого не в меньшей степени добило презрение власти, не пожелавшей услышать мольбы о помощи пострадавшего мелкого чиновника.

Главное событие здесь – жестокое нападение на маленького человека, в своем роде эпизод из хроники уголовных происшествий о том, как в холодную зимнюю ночь с человека стащили шинель. Мистик Гоголь с образом приведения в шинели, нападающего на прохожих, категорически уступает права Гоголю-обличителю.

Возможно, поэтому сцена ограбления в спектакле – его кульминация, намеренно выделенная сменой на замедленный ритм, дающий возможность придать каждой зверской детали тщательную подробность. Группу кукловодов Башмачкина, которых до этого момента зрителю не полагалось замечать как общепринятую классическую условность этого типа театра, режиссер превращает в тех самых грабителей, словно отделившихся от темноты петербургской ночи. Они без лиц, фигуры затянуты в черное трико. И только из этого общего тела агрессии мелькнет рука, зажимающая рот несчастному Акакию Акакиевичу, потом в ход пойдет кулак, который обрушится снова на беззащитную жертву. Эффект черного бархата позволяет руки артистов превратить в самостоятельный объект. Казалось бы, такому тщедушному тельцу хватит одного удара, но его жестоко избивают. И когда фигурка титулярного советника рухнет, то покажется, что его забили насмерть.

В арсенале выразительных средств театра – работа не только с тростевыми куклами. На экран дается мультипликация: к примеру, предыстория бедной на события жизни Акакия Акакиевича. Малыш, сразу получивший шишку, девушка, которая проходит мимо нашего героя, чтобы встретиться со своим любимым, и, наконец, его путь до департамента, на котором он из молодого человека превращается в сутулого старичка, – все это сюжет «фильмы». На экран проецируются и улицы города, и дом, с вывеской Petrovich, и карта города – как с увеличением фрагмента, так и общего плана, переходящего в показ парадных фасадов.

Особо надо сказать о мастерстве, художественном такте, с которым сделана кукла Башмачкина. Тут коллектив театра услышал прежде всего те слова Гоголя о своем герое, которые вызывают безоговорочное сострадание: «Оставьте меня, зачем вы меня обижаете?» И то, как сидит этот согбенный Акакий Акакиевич, старательно выводя любимые буквы за канцелярским столом, а в него летят скомканные бумажки, и то, как он рассматривает свою обветшавшую шинель, замечая в ней новые прорехи, и то, как он счастливым щеголем возвращается в злополучную ночь, но по привычке бедности оббегает камушки на дороге, дабы не стоптать башмаки, – все это пронизано щедрым сочувствием.

Странствия по кругам чиновничьего беспредела, как известно, вобьют последний гвоздь в судьбу Башмачкина. Отчаяние, горячка сменится бредом, который поможет убежать от реальности маленькому чиновнику и умереть с мыслью, что шинель нашлась. На одинокой кровати своего бедного жилища затихнет человечек с редким рыжим пухом волос на голове. А на экране появятся предметы – наверное, те, что остались на его столе в департаменте: дело, перьевая ручка, чернильница, аккуратно застывшие, как в музее. К ним найдется новая жертва, которой так же дадут одно право – оставаться безликой и безмолвной до самой смерти.