Иван Чувиляев Большеголовый, бритый наголо амбал с татуировкой "Человек - это звучит гордо" на спине. Носит кличку Моль. Он отсидел пятнцадцать лет в камере по ложному обвинению, и тюрьма его, конечно, изменила. Выходя из нее и получая назад свои вещи - сиротливый куль с одеждой и пару мятых денежных бумажек, он эти приветы из далекого прошлого небрежно бросает на пол: деньги обесценились, да и куцей одежонке на смену пришел шикарный кожаный плащ. Себе он оставляет только шарик черной смолы, который и будет грызть весь фильм - он-то и называется "дзифт".
Полуторачасовой "Дзифт" кажется тянущимся невероятно долго. Концентрация образов на один квадратный сантиметр тут зашкаливает, и театральный режиссер Явор Грдев, для которого этот фильм - дебют, как будто боится, что хотя бы один кадр останется без смысла. Камера бежит по зековской душевой - и получается панорама жутких существ, паноптикум. Малолетки, педерасты, татуированные старики, шахматисты - и за каждого глаз должен зацепиться. Звук – под стать картинке, если герои молчат (а молчат они чаще всего), то зритель слышит непрерывный закадровый текст, главный герой рассказывает свою жизнь. И этот закадровый текст формирует в данном случае жанр фильма, оказывается стержнем, на котором картины жуткого социалистического концлагеря, который простирается далеко за пределы зоны, нанизаны.
Визуальная многослойность в "Дзифте" тянет за собой и насыщенность (или даже пресыщенность) месседжа. Но главное в "Дзифте" - не эта наваристость, избыточность. Главное - удивительное, сразу бросающееся в глаза сочетание абсолютной жанровой четкости (ясное дело, нуар, две копейки за шкуру бандита и неудачника) и абсолютной нестандартности для этого жанра режиссерского почерка. Именно на их стыке фильм и существует. Где-то между "Хрусталев, машину" (в смысле достоверности и осязаемости жути) и "Городом грехов" (в смысле нуаровой внятности и четкости). Эта смесь оказывается в "Дзифте" естественной, органичной. Грдев вытравляет из нуара его суть: "Дзифт" это если и история про одинокого сильного человека, то в последнюю очередь. А в первую - это рефлексия на тему жестокой социалистической реальности. При всем внимании к деталям и характерам, получается, что актеры играют, в первую очередь, пространство, тухлый социалистический черно-белый мир. Они все - не столько порождения его, сколько составляющие. Главный герой - тоже не ангелок: историю его ареста Грдев показывает ретроспективно, монтируя невероятно гладко, сливая воедино со сценой пытки Моли в жутком подвале. Свободы нет - и на воле чудится надзиратель в дамском белье. А то, что эту свободу составляет - не стоит и выеденного яйца - вожделенный секс монтируется с жизнью жалких богомолов. Да и происходит он на месте преступления, где мелом очерчен силуэт трупа. И кусочек смолы - не признак крутости и не зубочистка во рту. Садомазохизм: ясно, что о него зубы сломаешь.
