Тяжела ты, шапка Бурнонвиля

Тяжеловатая пока поступь хореографии Бурнонвиля. Сцена из балета «Неаполь».
Фото ИТАР-ТАСС

Перед началом спектакля генеральный директор Музыкального театра Владимир Урин и худрук балета Сергей Филин поздравили переполнивших зал зрителей с международным Днем театра. А повремени они еще пару дней, и в вечер московской премьеры «Неаполя» можно было бы отметить ровно 167 лет с той – знаменитой – премьеры в Копенгагене.

Для датчан «Неаполь» – такое же их все, как для нас «Лебединое озеро». Икона стиля, жемчужина репертуара. Одна из полусотни постановок Августа Бурнонвиля. Одна из полутора десятков сохранившихся, никогда не исчезавших из афиш Датского Королевского балета. «Неаполь, и ничто другое!» – решил очарованный северянин, вознамерившись после поездки в Италию создать балет о южном городе, полном солнца и песен. «Неаполь», и ничто другое!» – решили в Музыкальном театре, героически отважившись закрыть грудью зияющую амбразуру в столичном репертуаре.

Сказка о том, как во время романтической морской прогулки в шторм рыбак Дженнаро по неосторожности утопил свою невесту Терезину, а после отыскал ее во владениях духа моря Гольфо и вернул к жизни, чтобы сыграть свадьбу в день праздника покровительницы Неаполя Мадонны дель’Арко, обернулась у Бурнонвиля поучительной историей об истинной вере и подаренном монахом святом образе, побеждающем нечистую силу и козни клеветников (претенденты на руку юной Терезины торговцы Джакомо и Пеппо, дабы устранить конкурента, пытаются обвинить Дженнаро в связях с дьяволом). Московскую постановку осуществила команда знатоков и ревностных хранителей хореографии знаменитого датчанина во главе с бывшим солистом и недавним худруком Королевского балета Франком Андерсеном, которого называют «послом Бурнонвиля». «Надо быть великолепным рассказчиком и танцовщиком одновременно, – утверждает он. – Плюс уметь выразить счастье и грусть». Чего, казалось бы, проще. Соединение техники и актерской выразительности мы всегда держали за наше ноу-хау. Но русские, считает Андерсен, либо танцуют, либо рассказывают историю.

Танцуют в «Неаполе» все. Но главным образом в третьем акте. Первый же, если не считать массового Балабиле, целиком построен на пантомиме. На старой доброй пантомиме, ради которой, убежден Сергей Филин, стоило ставить этот балет. И верно: разработанной в мельчайших игровых и мимических деталях, во всех планах вплоть до самой «воды» (хотя здесь кавычки можно опустить, поскольку действие и правда происходит на морском берегу) многолюдной и красочной массовой сцене первого акта позавидовал бы и Александр Горский. Рыбаки, горожане, торговцы, кабатчики, крестьяне, монахи, дети и, конечно же, главные герои спорят, судачат, флиртуют, проказят, «артикулируя» порой даже чересчур выразительно. Со спадом премьерной лихорадки это, должно быть, пройдет. Куда сложнее с изменившимся за полтора столетия восприятием. Как артефакт, экспонат из прошлого, как наглядное пособие по истории балетного театра передаваемое из поколения в поколение искусство пантомимы драгоценно. А зритель, что ты будешь делать, скучает в ожидании танцев или хотя бы обещанных во втором акте чудес в подводном гроте Гольфо.

С этим гротом история почти анекдотическая. Что уж там сделал в 1842 году Бурнонвиль, бог весть, а к 20-м годам прошлого века копенгагенцы во время этой картины так скучали, что уходили в ресторанчик через дорогу пропустить рюмку-другую и бежали в зал, лишь заслышав звонок к третьему действию. В ресторанчиках на Большой Дмитровке театрального звонка не расслышишь, так что второй акт Андерсен решил поставить по-своему, как делал это и раньше во многих городах мира. Чудо свершается. Даже дважды. На глазах у изумленной публики в мгновение ока непостижимым образом, на зависть Копперфильду, платье на Терезине превращается в костюм Наяды, и обратно. В остальном же вышло, признаться, довольно монотонно. Гольфо пленился Терезиной. Он – ей: «Наяда моя». А она ни в какую. И все это под водянистые подтанцовки амазонок и прочих зеленоватых красоток.

Но вот Дженнаро вызволил невесту из подводного плена, монах фра Амброзио благословил их, и танцы великого Бурнонвиля должны бы наконец вознаградить зрителей и артистов. Но не напрасно предостерегал осторожный Андерсен: «Неаполь» – самый сложный балет, который бросает вызов иностранным танцовщикам». Непринужденность, с какой технику и стилистику Бурнонвиля преподносят миру датчане, обманчива. Нашим артистам эта легкость пока дается тяжеловато. Ну да лиха беда начало.