Виталий Нуриев
Если ненароком позабыть о фоновом шуме из призов и похвал, который давно уже стал, кажется, частью фильма «Гоморра», и о том, что фильм Маттео Гарроне – об итальянской мафии, а главное – никоим образом не связывать его содержание с узкоязыковым значением итальянского слова camorra, то весь фильм вполне хочется питать себя изящной библиистикой. В духе противопоставления добродетели и греха в соответствии с легендой о Содоме и Гоморре.
Содом естественным образом из названия ушел – в фильме о содомском грехе нет ни слова, а вот Гоморра осталась, чтобы напомнить: за бездумный разбой и сребролюбие неотвратимо грядет наказание.
По ходу фильма еще несколько раз лениво отмечаешь про себя, что как-то совсем не оригинально снова использовать библейскую канву, поместив ее в современность, при этом ощущаешь приятное покалывание – умно как подмечено, и режиссера есть в чем упрекнуть. Так же лениво (экранного времени в два часа более, чем достаточно) думаешь: вот опять грязные задворки больших итальянских городов с тем же успехом могли бы быть мексиканскими, испанскими, еще какими-нибудь. С натяжкой – даже американскими, Бруклин Доктороу с его Билли Батгейтом, только на век вперед. Сокрушаешься и криво усмехаешься: куда ж она, дескать, делась, вся эта хваленая экспортная Италия? На весь фильм – одна с половиной смазливая мордашка, да и то не подросшего еще мальчика-пубертата, который и есть тот самый новоявленный Батгейт. От большой жизненной неустроенности приходит он к плохим дядям с большими пистолетами попробоваться мальчиком на побегушках. Но и это опять-таки неэкспортный вариант. Никак не фирменный спагетти-вестерн и не мафиозный фильм про бравого и донельзя везучего комиссара.
А в кадре все так же – грязные задворки Неаполя. Среди квартальных нечистот ходят-ездят разные товарищи с уголовными разъевшимися лицами, попеременно палят из разнокалиберного оружия – бессюжетно, фоново. На этом фоне из пальбы-ходьбы-езды как бы случайно образуется несколько сюжетных линий (документально позаимствованных из жизни). Режиссер с оператором в определенный момент эти линии улавливают и вразброс постоянно к ним возвращаются. Для развития одних двух часов оказывается достаточно, другие повисают в воздухе, оставляя намек на развязку. Традиционного связующего звена в форме общего сюжетного пересечения или объединяющего героя нет, если только общим не считать мафиозный знаменатель, хотя его-то вполне таковым считать можно. Гарроне не скрывает своей беспристрастности, чуть ли не навязывая ее зрителю. Чувства, естественно, в кадре обрывочно присутствуют, но без откровенной режиссерской симпатии или антипатии. Даже музыка сведена к минимуму. Раз или два в машине включается безличный италопоп, девушка в ночном клубе стриптиз танцует под «Энигму» – все. Однако именно такой подчеркнутый реализм, как ни странно, захватывает чем дальше, тем больше. Перевалив за отметку в шестьдесят минут, время субъективно ускоряется и за счет видового разнообразия неаполитанских мафиози среднего звена, и за счет наслоения сюжетных кульминаций.
Тут бы и сбежать из проклятой богом Гоморры. Опять язвительно про себя отмечаешь: ну, должен же посланник небес явиться, чтобы кого-нибудь спасти. Но в «Гоморре» спасать некого: по окончании документальной съемки экран бороздят буквы и цифры, настоятельно отвлекая от заманчивых библейских метафор. Статистически сухо они говорят: Каморрой за столько-то лет убито столько-то человек, получено столько-то денег. Она до сей поры цветет пышным цветом. И очарованный своей ученостью зритель оторопело возвращается к итало-русскому словарю┘ «Каморра» в переводе с итальянского – банда, шайка; а исторически – название мафиозного неаполитанского клана.
