Театральный офорт по "Жизни господина де Мольера"

Жизнь студенческого спектакля, как правило, заканчивается с получением его участниками своих дипломов, в лучшем случае, продолжается еще несколько лет, постепенно утрачивая свою свежесть и непосредственность юности. «Жизнь господина де Мольера» в исполнении артиста БДТ им. Г.А. Товстоногова Михаила Морозова, начавшись в студенческие годы актера в ЛГИТМиКе, продолжается уже 25 лет. И не выглядит этот моноспектакль ни воспоминанием, ни ностальгией – а лишь той самой жизнью господина де Мольера. Пятнадцатью годами этого комедианта, со дня триумфального «бру-га-га» в Гвардейском зале Старого дворца Лувра до┘ Собственно, спектакль все-таки о жизни.

Театральности – в живописно-зрительном понимании этого слова – на сцене Учебного театра не было и в помине. Картинка была предельно проста и лаконична: пустая сцена с креслом посредине да артист в строгом концертном костюме. Да, и конечно, еще был текст Булгакова. Всё. Так почему же к финалу, когда последнее слово произнесено, зритель словно уподобляется другому герою Михаила Афанасьевича – недоуменно оглядывает зал, а в мыслях: «как же это я не заметил, что он успел сплести целый рассказ? А может, это и не он рассказывал, а просто я заснул и все это мне приснилось?»

Образы рождались из звуков голоса актера и «довоплощались» в его интонациях, мимике и пластике. Движение голоса, подобно скольжению иглы офортиста, становилось определяющим, и артист, кажется, всего себя и свой спектакль подчинил именно технике офорта. Что, кстати, более чем интересно, особенно если вспомнить, что расцвет этого жанра как раз пришелся на жизнь героя-комедианта. Да и театральный цикл гравюр Калло вспоминается сразу.

Уже после спектакля, вспоминая его, лишенного зрелищно-театральной живописности, думаешь: отчего не дают мне покоя эти промелькнувшие образы, часто лишь двумя-тремя смелыми чертами намеченные? И понимаешь, что все дело именно в этой условности, очищенной от «зрелищной убедительности». Условности, в одно сценическое мгновение, соединяющей разновременные моменты, объединяющей разные пространства. В одном лишь намеке (а им и хорош офорт!) ироничного взгляда или внезапно заглушаемой интонации – распустившийся образ; подобно тому, как в «неосторожно» оброненном на песок садовой дорожке любовном письме – судьба всесильного министра.

Михаил Морозов не играет текст Михаила Булгакова – не слишком подходящее это слово. Но и сказать, что он рассказывает булгаковский роман – совсем неверно. Скорее, актер сам превращается в автора – непосредственного свидетеля событий жизни своего героя, которыми он и спешит поделиться со слушателями. Оттого и становятся естественными – почти необходимыми – «консультации-уточнения» с сидящими в зале, когда вдруг из памяти вылетает какое-нибудь имя. Оттого и кажется, что нет ни малейшего зазора между замыслом и воплощением, что рассказ течет спонтанно, подвижно, свободно. Что весь он подчинен лишь собственному внутреннему нерву – ритму, из которого, кажется, сама собой выступает на авансцену череда героев: уже тронутый порочностью трусливый Филипп Орлеанский, грузный Дюпарк и благородный Лагранж, понимающий толк в винах Шапель и импульсивный Буало, и, конечно, два кума: блистательный и всемогущий Людовик и – Мольер.

Их невероятные (с точки зрения актерского воплощения) диалоги – виртуозны. Пожалуй, если и возможно выделить в этом «непрерывно живущем», ускоряющем и замедляющем свой бег мощном течении действия наиболее бурные всплески, то это именно диалоги героев. Не прерываемые никакими – пусть даже мгновенными – сменами грима и внешности, они не превращаются ни в пересказ, ни в цельный двухголосый монолог – это именно беседа. Как это удается актеру? Бог весть. Не так уж и много существует эпитетов, отражающих совершенное и красочное владение голосом. Мастерски? Виртуозно? Все не то. Всё проще – зрителю остается театральное чудо.

Перед началом спектакля учитель Михаила Морозова и руководитель этой – тогда еще студенческой – его постановки Валерий Николаевич Галендеев «посетовал» на то, что с «жанровой дефиницией» спектакля определиться до сих пор не получается.

В том, что создавал Михаил Морозов на сцене Учебного театра, была и маньеристически-барочная концепция пластики с особым интересом к текучести формы, со стремлением передать самое становление образа; и эстетика неоконченного; и «жизнь» окружающего пространства; и резкая экспрессивность, переходящая в психологизм – все то, что отличает искусство офорта.