Дарья Курдюкова
Ирина Антонова возрождение Музея нового западного искусства считает теперь делом жизни.
Фото Виктора Мордвинцева (НГ-фото)
На прошлой неделе многие сочли знаковым отсутствие Ирины Антоновой на открытии сперва выставки Ильи и Эмилии Кабаковых в Музее изобразительных искусств, а на следующий день – выставки Джакометти. Ничего принципиального, как выяснилось, за этим не скрывалось: директор музея неделю провела в Венеции, где открылась архитектурная Биеннале. Зато по-прежнему принципиальным для Ирины Антоновой остается вопрос возвращения в Москву Музея нового западного искусства, что – после решения вопроса о комплексной реконструкции и появлении большого музейного комплекса ГМИИ – она считает делом жизни.
Имя Сергея Щукина и Ивана Морозова на слуху, все видели произведения искусства конца XIX – начала XX вв. из их собраний. В 1918-м по указу Ленина о национализации коллекции (вождь их высоко оценил) перешли в ведение государства. Поначалу они были самостоятельными музеями, в 1920-х их объединили и открыли Государственный музей нового западного искусства (ГМНЗИ) в бывшем особняке Морозова на Пречистенке, 21 (сегодня там Академия художеств). В 1948-м, на волне борьбы с формализмом и космополитизмом, ГМНЗИ ликвидировали, разделив собрание между ГМИИ имени А.С. Пушкина и Эрмитажем. Директор Пушкинского музея Ирина Антонова задумала бывший музей восстановить. У идеи есть и противники, и сторонники – нет обсуждения за одним столом.
– Ирина Александровна, когда и как возникла идея восстановления Государственного музея нового западного искусства?
– Идея возникла давно и, по-моему, только в моей голове – по крайней мере до сих пор на эту тему высказывалась я одна. Вообще меня поддерживают многие искусствоведы, художники, но это в личном разговоре. Когда же я предлагаю им поддержать идею в более широком общественном плане, они как-то тушуются, считая, что скорее всего это невозможно┘ Знаю, что после нашей беседы с Зурабом Константиновичем Церетели выходила заметка, где он тоже высказался в пользу этого. И прошлый президент Академии художеств, Угаров (человек, кстати, петербургский), был на моей стороне. Но, повторяю, до более широкого обсуждения дело пока не дошло. А я бы этот разговор хотела продолжить.
– Последний всплеск бурного обсуждения ГМНЗИ произошел в 2006-м, когда открывалась Галерея искусства стран Европы и Америки XIX–XX веков. Это связано с расширением музея (который в перспективе должен расшириться еще)?
– Может быть, и это послужило импульсом. А может быть, то, что основная часть коллекции галереи относится к собранию бывшего Государственного музея нового западного искусства. И возникла мысль, что хорошо бы все восстановить, чтобы видеть собрания Щукина и Морозова вместе. Пока никаких реальных действий нет, но я пытаюсь их предпринять. Грядущее расширение музея за счет отданных нам Института философии и усадьбы Вяземских-Долгоруких увеличит экспозиционные пространства (а помещения – больная тема большинства музеев) и позволит нам показать не только нашу, но и эрмитажную составляющие коллекции Музея нового западного искусства.
В принципе я против перераспределения коллекций – это всегда травмирует и музеи, и зрителей. И все-таки. Ликвидация музея в 1948 году была чисто идеологическим шагом – вышло постановление Сталина, объявлявшее музей вредным, буржуазным, формалистическим и т.д. Это была политическая акция. Хорошо хотя бы, что не продали и не уничтожили. Я считаю, что многое, если не все в отношении ущербов культуре, исправлено новым временем. Все нападки на композиторов, писателей. Снесенный храм Христа Спасителя восстановили. Были и более важные культурные дела, но это стоило сделать, поскольку он был варварски – и опять же с идеологической подоплекой – разрушен. Здесь – проблема культурного памятника.
То же нужно сделать и в отношении ГМНЗИ. Ведь он был одним из лучших не только в Москве, но и в мире – заявляю ответственно, потому что ездила и представляю себе музеи такого типа. Причем мной движет не музейная жадность – я всегда говорила, что если музей восстановят, мы отдадим свою часть. Если хотят сделать не отдел Музея имени Пушкина, а самостоятельный, пусть дадут хорошее здание и хороший персонал. Может, найдут какой-то старый особняк или, наоборот, построят новое здание. Но это должно быть в Москве, потому что речь идет о московском типе коллекционеров. В то время в Петербурге такого не собирали, хотя была масса замечательных коллекционеров. В данном случае разобщение коллекций было равносильно ограблению Москвы и этих коллекционеров. В свое время их справедливо объединили – часть из особняка Щукина в трехстах метрах от нашего музея и морозовскую часть из его особняка на Пречистенке, 21. Я написала об этом Юрию Михайловичу Лужкову, но не получила ответа.
– Михаил Борисович Пиотровский высказался довольно категорично по этому вопросу. Как теперь складываются отношения с Эрмитажем?
– Ну мы же с Михаилом Борисовичем все-таки не обыватели, а руководители музеев, поэтому если и расходимся во мнениях, то это не значит, что мы фыркаем и поворачиваемся в разные стороны. Я дружила с его родителями и очень хорошо отношусь к самому Михаилу Борисовичу. Я могу его понять. Конечно, директору музея жалко расставаться с произведениями. Но мне бы все-таки хотелось, чтобы он понял историческую задачу такого объединения. Ведь на этих коллекциях воспиталось столько художников! Была одно время мысль, чтобы Эрмитаж забрал полностью одну коллекцию, а мы другую. Но считаю, что нужно восстановить весь музей, который за время своего существования проделал колоссальную работу, в том числе и по приобретению новых произведений. Что касается Эрмитажа, то в нем есть замечательные коллекции, в частности произведения из перемещенных немецких ценностей (например, Дега совершенно потрясающий). Это великий музей с замечательными сокровищами, так что они не останутся обездоленными.
– По какому принципу в 48-м году происходил раздел? Почему так получилось, что созданные специально для московского щукинского особняка «Танец» и «Музыка» Матисса уехали в Ленинград?
– Я уже работала в музее, но слова младшего научного сотрудника никто бы не послушал. Мы с сотрудниками видели вещи, но, в общем, это было сделано тайно. Приехал директор Эрмитажа Иосиф Орбели, и они с директором нашего музея Сергеем Меркуровым так решили. Думаю, что очень крупные вещи были отданы в Эрмитаж, потому что Пушкинский музей в тот момент был переполнен памятниками. Вернулась из Новосибирска его коллекция плюс вся Дрезденская галерея – в общем, еще 350 тысяч перемещенных немецких ценностей. А на пороге стояла выставка к юбилею вождя. Поэтому тогда решение было принято полюбовно, но, видимо, в спешке (я не участвовала в этом и не могу сказать точно). Наверное, их подгоняли – не знаю, сопротивлялись ли они, сказали ли, что против. Но коллекцию музея разделили очень плохо: нарушили общий замысел собраний, свой у Щукина и у Морозова. Резали как по живому – и не только по замыслу коллекционера, но и художника: разделили даже триптих Матисса – одна вещь осталась у нас, а остальное ушло в Петербург.
– А о каком объеме произведений со стороны Петербурга сейчас идет речь?
– Может быть, я ошибаюсь, но думаю, что примерно 150 вещей.
– Не станет ли восстановление музея болезненным напоминанием о советском периоде? Ведь, например, Щукин, поначалу завещавший коллекцию Москве, после национализации отказался от своего решения в пользу наследников┘
– Нет, не станет. Совершенно официально итоги национализации не пересматриваются. Если же их станут пересматривать, то надо будет отдать все вплоть до Зимнего дворца, потому что сохранились потомки царской фамилии. Больше того, и находящиеся внутри коллекции принадлежат им, а не Эрмитажу. Кстати, ведь национализация проходила не только в России. Например, ее итоги во Франции после Великой Французской революции никто не опроверг.
– Тогда другой вопрос: не может ли эта идея повлечь за собой новые споры о, во-первых, перемещенных немецких ценностях, а во-вторых, о внутрироссийских переделах?
– Нет. В каждом отдельном случае есть свои аргументы. Относительно немецких перемещенных ценностей – на мой взгляд, это справедливое решение войны. А если пересматривать, то значительная часть собрания Лувра, захваченная во время наполеоновских войн, вернется в Италию. Недавно, кстати, для итальянцев сделали копию с «Брака в Кане» Веронезе – но ведь саму вещь не вернули. А что касается передач в небольшие музеи, то и мы многое передали – особенно в Крым, в Алупкинский дворец. Я хочу подчеркнуть – здесь не проблема национализации и перераспределения богатств. Замечательные художники – тот же Ренуар – ходили в буржуазных отщепенцах и формалистах┘ А возвращение Музея нового западного искусства стало бы освежением памяти, переосмыслением того, что было.
– А со стороны государства, Министерства культуры никаких шагов тоже нет?
– Никаких. У них же одно – ни с кем не поссориться. Правда, сейчас новое руководство, перед ними я еще не ораторствовала на эту тему – может, они заинтересуются┘
По просьбе «НГ» предложение о возрождении Музея нового западного искусства прокомментировал замначальника отдела музеев Министерства культуры РФ Владимир Фомин:
«В России действуют федеральный закон о музеях и Положение о музейном фонде, которые весьма ограничивают какие-либо перемещения музейных ценностей. Не стоит забывать, что директора и сотрудники музеев – доверенные лица государства и общества, они не являются собственниками, но если этот вопрос будет как-то решаться, то будет это на очень высоком уровне и, конечно, исходя из государственных интересов. Ведь, повторяю, речь о государственном достоянии, которое общество доверило всем нам сохранять. Вопрос этот достаточно серьезный, требующий обсуждения и с музейной общественностью, и с заинтересованной частью общества, всеми теми, кому это небезразлично».
