Юность Гоголя, зрелость Панкова

Месяца два назад – в самый разгар «глухого» театрального лета – своим разудалым концертом SounDrama закрыла сезон Центра имени Мейерхольда, и вот уже сезон новый, новая премьера, и снова SounDrama. «Гоголь. Вечера». Вторая часть задуманной Владимиром Панковым тетралогии. Теперь – «Сорочинская ярмарка».

Все тот же помост, что был и в «Майской ночи». Все те же мешки с сеном, зерном, мукой. Все те же расшитые красным холщовые рубахи. Все тот же вечер у пасечника Рудого Панька. Тот, да не тот. Что-то неуловимо переменилось с той весенней ночи. Любовная горячка молодых парубков и дивчин сменилась удушливым томлением летнего полдня.

Непривычно долгий для спектаклей SоunDram'ы зачин в плотной, звенящей тишине. Тишине, из которой сухим треском раскалившихся от непереносимого солнца колес телеги зародится неясный образ и тут же обернется сочной, словно писанной маслом звуков, картиной. Наконец, раздадутся и людские голоса.

Актерская составляющая студии на последней премьере заметно выдвинулась на первый план. И не только за счет оставивших свои инструменты за пределами сцены и получивших полноценные «словесные» роли музыкантов, но и за счет «свежеприобретенных» актеров. Так, полноправным, кажется, жителем SounDram'ы стал Алексей Черных (некогда на территории своего родного театра сыгравший главную роль в «Морфии» Владимира Панкова), который здесь обернулся «чертом из табакерки», вертлявым чертом шоуменом, в красках повествующим зачарованным дивчинам и скептически внимающему Черевику (Андрей Заводюк) о приключениях Красной свитки.

Сам же грозный Голова прошлого спектакля – Андрей Заводюк оказывается теперь опутанным всевозможными мороками – от новой жены (Алина Ольшанская) до не далеко от нее ушедшей нечисти, забавляющейся людскими страхами. Кстати говоря, именно сценическое воплощение мороков – этой тонкой, вечно размытой грани между сном и несном, чертовщиной сыгранной и подлинной мистикой – блестяще удается Панкову. Эти неясные, почти импрессионистические переходы-переливы от «сочно-гоголевской» чертовщины к мистике «с хрустальным перезвоном».

На этих же контрастах, оборачивающихся единством, работают и актеры. Все – на единую картинку. Яркие, тонко прочерченные и плотно-масляные образы главных героев (Анастасия Сычева и Петр Маркин) эхом распадаются на собственные отголоски, когда в бесконечных повторах реплик и мизансцен и создается то самое «впечатление», к которому так стремятся художники.

История о безвольном муже-подкаблучнике, чуть было не разрушившем счастья собственной дочери, заканчивается, как то и прописал Гоголь, вполне счастливо. Все той же свадьбой, венчающей и «Майскую ночь». Только почему-то не молодая страсть и бурная весенняя радость в лицах Параски и ее жениха. В глазах героини Анастасии Сычевой – надлом предчувствия, в движениях – резкость почти обреченности. Да и в герое Петра Маркина к финалу мало что остается от пылкого влюбленного парубка. Словно перед нами не день свадьбы, а воспоминание о ней.

┘Пляски и песни, хохот и топот все тише. Вновь раздавались лишь отдельные звуки праздничной мелодии – гитарные переборы и все тот же сухой треск удаляющихся колес. Невесело оставшимся. Тяжело и грустно оставшимся на пустой дороге в своем одиночестве Мачехе и Отцу. Круг замкнулся. Постоянная травестия спектакля в мизансценах и образах тут – в финале – обретает наконец устойчивость. Идет время, но оно и стоит на месте. Не меняется ничего. Разве что фасоны одежды. Сам же круг жизни остается прежним.

Параска занимает место Мачехи во главе теперь уже своего каравана, своей семьи. А Хивря, как прежде Параска, вечным кругом отчаяния обходит с тяжелым мешком оставшегося ей мужа. Черевика, который, кажется, подобно своему зятю Грицько, не прочь бы затянуть все то же «Умолкни сердце». Только о другом затянуть. О сердце, которому уже нечем помочь.

И угасающие звуки спектакля Владимира Панкова, этот умирающий на наших глазах свет покидают зрителя в странном оцепенении. Вне зависимости от возраста каждого словно касается легкое дыхание невозвратно улетающей юности. А душный летний вечер сменяется началом холода осени.