Дарья Курдюкова
Перемиловский рай Владимира Любарова.
Это своеобразная ретроспектива за пятнадцать лет – с тех пор, как известный график, иллюстрировавший Гоголя и Стругацких, Вольтера, Шолом-Алейхема и много кого еще, некогда главный художник «Химии и жизни», а затем художник и один из учредителей первого частного издательства «Текст», уехал в далекое Перемилово Владимирской области. И началась совсем другая история – живописная. В ГТГ показывают серии «Деревня Перемилово» и «Город Щипок», «Наводнение», «ФизкультПривет» и «Еврейское счастье»┘ Отдельный зал – для графики, которая была на западных выставках, а в России почти не экспонировалась.
– Владимир Семенович, интересно, как чувствует себя художник, выставка которого проходит в Третьяковской галерее?
– Честно говоря, художнику страшновато. Но что поделать: надо в Третьяковке и нас, современных художников, выставлять. Приходится великим чуть-чуть потерпеть наше соседство.
– Перемилово, как и вообще живопись, для вас открылось за московскими горизонтами. Почему – не любите Москву? Или именно в тот момент нужен был воздух за сотни километров от большого города?
– Знаете, пятнадцать лет назад уехав в деревню, я не думал ни о какой живописи┘ Просто стало тяжело в Москве. Дышать у вас тут нечем. Да и психологически в деревне чувствуешь себя по-другому. Чтобы целиком отдаться работе, надо не слышать телефон (правда, недавно в Перемилове стал принимать мобильный, и он теперь все равно звонит), никуда не бежать, не суетиться. Нужна полная внутренняя свобода, которую я искал в городе, а нашел в деревне.
– А почему получилось так, что Москва – графика, а Перемилово – живопись?
– В деревне у меня появились новые герои. Ведь в городе – каменные дома и асфальт, человек в этой среде тоже как бы «графичен». И движется он по городу маленькими перебежками – в метро или к машине, из дома – в магазин, он все время в толпе, но людей не видит. А в деревне – хоть и горизонт во всю ширь, но ты выходишь утром из дома и видишь конкретного человека – соседа. Вы здороваетесь и беседуете, ни он, ни ты никуда не торопитесь. И тебе удается его рассмотреть, «повертеть», «покрутить» в воображении, пофантазировать на его счет. Тем более что деревенский человек может легко тебя, человека городского, чем-нибудь поразить. Какими-нибудь рассуждениями или мыслью, которые вроде бы и просты, но вдруг – бац! – и открывают перед тобой чуть ли не всю вселенную┘ Вообще до Перемилова я людей, что называется, «из народа» совсем не знал. Вертелся в городских компаниях – шестидесятников, семидесятников, восьмидесятников, выпивали, спорили, рассуждали о смысле жизни, стремились все поменять. Деревенские люди тоже выпивают и рассуждают о смысле жизни, но как-то иначе. Они-то как раз ничего поменять не стремятся. Живут очень простыми и естественными интересами и принимают жизнь такой, какая она есть.
– И это оздоровительно действует на городского человека?
– На меня – да. Мне было чему у них поучиться, потому что по натуре я – человек нервный и довольно дерганый. Городской неврастеник. А в Перемилове как-то успокоился, настроился на философский лад своих соседей, научился вместе с ними сидеть на завалинке, говорить ни о чем и глазеть на звезды... Думаю, если бы я остался в Москве, то «романа» с живописью у меня бы скорее всего не случилось. Наверное, я бы по-прежнему организовывал издательства, что, кстати, у меня тоже неплохо получалось, учитывая, что на Франкфуртской книжной ярмарке прошла моя персональная выставка – чего, по-моему, еще никто из наших художников не удостаивался┘
Но все-таки я очень рад, что сложилось так, а не иначе. Постепенно я стал получать от живописи колоссальное удовольствие. И сейчас она доставляет мне, наверное, самое большое удовольствие из всех, которые могут быть у человека в жизни.
– Иными словами, Перемилово освободило часть вас от самого себя?
– Можно сказать и так. Но часть небольшую, к сожалению. Есть еще чего освобождать. Вот Людмила Улицкая называет писательство терапевтическим занятием. И для меня живопись такой транквилизатор (просто слово противное!). Ну, пусть будет терапия души. Я сам не свой, беспокоюсь, нервничаю, брюзжу, когда не рисую. Но стоит мне натянуть холст и взять в руки кисточку, я делаюсь спокоен и счастлив. Как говорят йоги, в этот миг я становлюсь равным самому себе.
– Иногда кажется, что вам и вашим героям было бы комфортно жить в нидерландской части изобразительной вселенной и по нидерландскому календарю. С Брейгеля Старшего (а то и раньше) – и к Яну Стену, Остаде┘ с их коньками, свадьбами, пирушками┘
– Ну, наверное, какая-то родственная связь с «малыми голландцами» у меня существует. Недаром же помимо Перемилова я еще люблю страну под названием «Нидерланды». Вот и в этом году нашел время слетать на недельку в Амстердам. Наверное, у каждого из нас на географической карте мира есть такие места, где ему особенно комфортно и где раскрываются его лучшие стороны. Как ни странно, для меня это – Перемилово и Амстердам, хотя на первый взгляд нет ничего более противоположного друг другу. Но я и там, и там чувствую себя одинаково комфортно.
– Герои ваших работ, будь то деревня Перемилово или еврейское местечко, – все они немножко родственники. Почему?
– У Шолом-Алейхема его Тевье Молочник спрашивал, почему мир разделили на евреев и неевреев? Действительно, в мире, разделенном на разные национальности, не всегда бывает удобно жить. Особенно, когда одна национальность начинает доказывать, что она «круче» другой. Вероятно, мои картинки показывают, что все люди – братья. Такая простая мысль исподволь, помимо моей воли, проступает на лицах моих героев. И мне нечего на это возразить.
– Как у вас получается пройти путь от какой-то часто неприглядной грязи к уютной обыденности и оттуда к ощущению сказки? Нужно обладать изрядной долей гуманизма.
– Гуманизма? Я бы сказал – юмора┘ Но, если честно, в мою эстетику не вписываются квартиры с евроремонтом, мое воображение занимают кривые, обшарпанные стены. Именно они кажутся мне красивыми – не из-за того, что кривые, а потому, что у них затейливая фактура и в них скрыта какая-то своя, сложная «внутренняя жизнь». В мою эстетику не вписывается также интерьер шикарного ресторана и роскошный натюрморт на столе. Газетка, расстеленная на траве, на газетке – баночка кильки в томате, бутылка портвейна, не слишком хорошего и совсем недорогого, граненый стакан – такой натюрморт мне как-то роднее.
– Лубок, Пиросмани, отчасти Шагал, но там, правда, несколько другое с его театром и мистикой┘ Это ваш ряд героев?
– Мне иногда кажется, что все – мое. И театр, и даже мистика, хотя по натуре я скорее скептик. Что не мешает многим зрителям видеть в моих работах какие-то мистические смыслы – не знаю, мне-то кажется, что там все предельно ясно. Они могут быть фантасмагоричными, но это совсем другое. Вот, например, в еврейской серии у меня есть картина с играющими в домино. После того как я их нарисовал, над ними будто сама по себе возникла летящая рыба. С одной стороны, «рыба» – это конечная фигура в домино. С другой многозначный символ в иудейской традиции┘ Но меня все время спрашивают, почему она там летает? Не знаю. В любом случае я не высосал этот образ из пальца, не сидел и не думал, чего бы такого мистического мне еще здесь пририсовать?.. В процессе создания картина как бы сама подсказала мне недостающую деталь. Я поймал ее подсказку – но не рассудком, а интуицией. И с этой рыбой картина ожила┘
– Что скажете про современное искусство?
– По возможности я слежу за актуальным искусством. В каком-то смысле оно на меня повлияло. Там есть свобода, незашоренность и раскрепощенность, к которым я тоже стремлюсь в своей работе. Другое дело, что свобода сама по себе – это фантом, пустой звук, стеб. Для меня всегда были важны простые человеческие чувства. В искусстве. Ну и в жизни – тоже┘
– Ваши персонажи плавают в пруду, катаются на коньках... А сами вы как отдыхаете?
– Должен сказать, что в обычном человеческом смысле уже давно не отдыхаю. Поехать на курорт, полежать на солнышке, сходить в ресторан – мне скучно. Люблю грибы собирать, но до леса идти далеко, а я ленивый. Могу в огороде покопаться – но исключительно по доброй воле, а не когда надо засадить поле картошкой, чтобы не умереть в голодный день. Люблю какое-нибудь блюдо приготовить, но этого тоже не делаю, потому что времени жалко... В общем, получается, что единственный мой отдых – это рисование картинок. И работа, и отдых. По-моему, я неплохо устроился.
