Екатерина Барабаш
Кадр из нового фильма Романа Балаяна «Райские птицы».
Украинский фильм «Райские птицы» Романа Балаяна, мировая премьера которого состоялась в рамках XXX ММКФ, откроет VI кинофестиваль русскоязычного кино «Московская премьера». Он пройдет в Москве с 7 по 15 сентября.
Показанный в рамках нынешнего Московского международного кинофестиваля новый фильм Романа Балаяна «Райские птицы» теперь открывает фестиваль «Московская премьера». Режиссер, снявший «Полеты во сне и наяву» и другие замечательные советские фильмы, ныне представляет Украину.
– Роман Гургенович, вашу новую картину «Райские птицы» некоторые уже успели обвинить в старомодности. Что, по-вашему, имеется в виду?
– Ничего удивительного – я действительно снимаю старомодное кино, традиционное. Не в смысле техническом, конечно, а в смысле ритма. Мне ближе кино неторопливое, а сейчас принято другое – динамичное, монтажное. Что поделаешь – жизнь такая, ритм такой. Хотя мне кажется, что наша ментальность – тех, кто родился и жил в Советском Союзе, – другая. Она более интимная, не такая открыто-бурная, как, допустим, у американцев. Да я вообще, наверное, человек старомодный, у меня характер не для съемочной площадки. Я мягкий, я все всем прощаю, не умею быть настойчивым.
– На Феллини тоже жаловались, что он слишком много позволял актерам, даже сами актеры порой страдали от того, что он никак не объяснял им задачу – просто выталкивал под камеру.
– Ну это совсем другое, у него творческий метод такой был. Да и не со всеми актерами он такой либеральный был, а только с теми, кто его понимает без слов. Да я о другом вообще говорю. Я говорю о кинопроизводстве.
– Кстати, Феллини – чуть ли не единственный европейский режиссер, который любил процесс озвучания. Вам ведь пришлось дублировать «Райских птиц» на украинский язык. Трудно было?
– Абсолютно нет. Наоборот. Озвучание (или, как его называют профессионалы, тонировка) – это потрясающий процесс. Сейчас от него ушли, живой звук пишут. А жаль. Это этап, на котором ты можешь исправить массу вещей, которыми ты недоволен, наступает второе дыхание. Это грандиозная возможность пройтись по фильму еще раз. Помните, как в советские времена наши актеры дублировали иностранные фильмы? Были потрясающие дублеры, была замечательная школа дубляжа. Режиссеры, дублировавшие фильм, подбирали актеров, не только голосом, но и внешне похожих на «основных», на тех, кто на экране. Никогда не делали так, чтобы в кадре оказывались, например, два баса или два баритона. Это же музыка, это симфония, это полифония. Я постарался привнести в украинский вариант что-то, чего нет в фильме. К тому же у меня была задача: доказать украинским коллегам, что, даже снимая русский фильм, я могу сделать такой дубляж, какого никто сейчас не делает. Некоторые в Украине меня упрекают, что я снимаю русское кино, с русскими актерами. Я подобрал для Янковского актера, у которого голос очень похож на голос Янковского. Это украинский, кстати, актер – Алексей Горбунов. По-украински говорит прекрасно. У него, правда, голос ниже, чем у Олега, но я все время его одергивал: «Выше возьми, выше». И получилось забавно, как если бы Янковский вдруг заговорил на украинском языке, которого он не знает.
– Все ваши фильмы посвящены, если можно так выразиться, внутренним разборкам человека с самим собой. За те без малого тридцать лет, что прошли со времени выхода «Полетов во сне и наяву», характер этих разборок изменился?
– Нет, не изменился. Что за такой короткий срок может измениться внутри человека? Вообще до «Полетов┘» в 79-м, на меня нашло что-то вроде озарения. Я вдруг решил, что не буду тем режиссером, каким когда-то мечтал. По молодости-то мечталось быть лучшим, самым знаменитым, амбиции одолевали колоссальные. А когда я отказался от них – стал нормальным человеком. И в 81-м снял «Полеты во сне и наяву».
– Герой Янковского из «Полетов во сне и наяву» – типичное дитя своего времени, ваш ровесник. Я часто думаю: а с ним-то что стало потом?
– Он перед вами. Нет-нет, я серьезно. Когда актеры еще читали сценарий, не сговариваясь, восклицали: «Старик, да это же про меня!» Все эти люди сейчас вполне успешные. И я в том числе. Может, я и не самый процветающий, и не бандит, и не гений, но мы на поверхности. Важно при этом замечать тех, у кого не получилось. А есть такие, которым всегда плохо. Предыдущий мой фильм об этом и был – «Ночь светла». Если этот фильм не понравился, значит, вы лишены чувства сострадания, потому что в этом фильме главное не кино, а история. Если ты богат и не видишь, что кругом беднота, если не замечаешь больных и несчастных – то чихал я на тебя. Я не понимаю, как можно проиграть 10 тысяч долларов в казино и при этом не помогать никому. Милостыню подаю всем без разбору, мне без разницы, на что он потратит эти деньги. Если он уже вышел просить подаяния – значит, в любом случае дела у него плохи. Только цыганам не подаю. Когда-то была у меня с ними очень унизительная для меня история, и с тех пор, как только подбегает какой-нибудь цыганенок, говорю ему тихо: «Пока не ударил – отойди». Я на вид только медлительный и вальяжный, а взбеситься могу в одну секунду. Только в последние годы научился себя сдерживать.
– Значит, вы умеете собственную жизнь и характер режиссировать?
– Думаю, что нет. Ведь режиссура – это что такое? Для примера: когда в моду у нас вошел Фрейд и его невозможно было достать, я участвовал в долгих дискуссиях о фрейдизме, прочитав о нем только в нескольких энциклопедиях. Мне надо было только зацепить тему, а дальше я уже болтал. И у всех возникало ощущение, что я знаком с предметом. Вот это и есть режиссура. Убедить окружающих тебя слушать и внимать. Режиссер – это гипнотизер. Может, актер сам, без тебя, сделал бы это даже лучше, и ты это знаешь, но тебе хочется именно так, как хочешь ты. Даже самому плохому режиссеру это нужно. Раньше, до 91-го года, мне удавалось делать то, что я хотел, процентов на 50. Потом – на тридцать. После развала Советского Союза вообще руки опустились – мы же привыкли к несвободе, привыкли жить против чего-то, а не за что-то. Мое поколение растерялось. Снимать просто о любви, скажем, – фи, это нам казалось приземленным. «Не наша тема». Мы учились снимать вязко, медленно, ассоциативно, чтобы начальник не понял, а умный догадался┘ В этом была занимательность, мы пытались снимать под Тарковского – долгие планы, наезды камеры. Только у Тарковского это было органично, а мы просто обезьянничали. Не все в результате научились пользоваться свободой.
– Казалось бы, вы должны были больше взять от Параджанова, учитывая, что вы с ним близко дружили.
– Я был не просто под влиянием Параджанова, я был почти под его гипнозом. Если бы не Параджанов, не уверен, что стал бы режиссером. Я приехал с гор, фраер такой, думал, что все умею, все могу. А когда увидел Параджанова, почувствовал силу его личности, ума, понял, что ничего не умею. Тогда и начал учиться. Мы с ним действительно были друзьями. Но общались не на равных, я же моложе намного был. Мог сказать ему: «Можно я помою вам посуду? Давайте схожу в магазин». За год до его «посадки» мы с ним жутко поссорились, почти год не разговаривали. Как-то я его встретил на студии, он шел с другом. Друг подошел ко мне – помирись, говорит. Я отвернулся, не захотел. Тогда Параджанов сам подошел ко мне, обнял и сказал: «Если бы я не знал, что через год умру, ни за что не стал бы с тобой мириться». Через год его посадили. Мистика, да? Мне так жаль того года, что мы не общались, что были далеки друг от друга. Параджанов вообще удивительным образом знал, что с ним будет. Подсовывал иногда какую-нибудь вещь, говорил: «Сохрани, потом в мой музей сдашь». Потом, через много лет, я снял 21-минутный фильм «Ночь в музее Параджанова».
– Насколько я знаю, это один из исключительных случаев, когда вы снимали не в Киеве.
– Я и следующую картину в Киеве собираюсь снимать. У нас хотя бы какой-то антураж сохранился. Кстати, в «Райских птицах» его почти нет. Трудно снимать сюжеты про восьмидесятые годы. Кругом одни бигборды, иномарки, а на всех окнах, даже на первых этажах – стеклопакеты. В Париже, например, запрещено, по крайней мере в центре, осовременивать первые этажи. Они должны быть такими, какими были, когда здание строилось. Особенно форма окон.
– Новый фильм тоже будет «старомодным» и грустным?
– Грустным – да, старомодным – нет. Это будет динамичная, быстрая лента. А посвящена она тем, кто не смог вписаться в новую жизнь, тем, для кого нынешняя жизнь – сплошное безобразие. И, несмотря на то что многие притерлись и даже успешны – для героя фильма такая жизнь неприемлема. Она не сходится с его моральными и нравственными принципами.
