Павел Руднев Вторая мировая война и степень участия в ней СССР не как жертвы, а как агрессора – табуированная зона для российского общества. Скандал, развернувшийся несколько лет назад вокруг постановки «Голой пионерки» в «Современнике», только подтверждает очевидную истину, что малейшее отхождение от канонического знания о войне вызывает в обществе острейший приступ скверно понятого патриотизма.
В этом смысле постановка в Национальном театре Финляндии романа Вяйно Линна «Неизвестный солдат» в режиссуре радикального постановщика Кристиана Смедса, который сегодня лидирует на финской сцене, может преподать современной России урок критического отношения к истории, урок препарирования истории методом самого вольного, но и ответственного художественного анализа. Спектакль отвечает на важный вопрос: а как вообще сегодня мы можем к этой войне относиться, с какой степенью иронии и подлинности к ней подходить, как снять пафос и истерию.
Здесь не кричат о том, что Россия – враг, а Финляндия глубоко несчастна, здесь вообще сражаются с внутренним врагом (циничными, формализованными, фашиствующими офицерами) гораздо более агрессивно, чем с русскими оккупантами. Этот спектакль – про крайне интересный феномен: про превосходство философии пораженчества над философией всепобедности.
Начинается все классично. Флаг Финляндии. Трагические такты Сибелиуса. Затем выходит Мумми-тролль, приветствует публику, звучит выстрел, и он обрушивается на сцену. Так спектакль и будет идти: на грани серьеза и шутки, гражданского акта и хулиганской провокации.
У Смедса образ врага – это пришедшие в негодность стиральные машины, металлические остовы. Финны рубят их большими строительными молотками. Звуки летающих и падающих стиральных машин имитируют шумы тяжелой артиллерии, а вращение барабанов в стиральных машинах, очевидно, напоминает режиссеру о неизбежности советского блицкрига на Карельский перешеек, а также о техногенности этой войны. Создав столь брутальный образ советской оккупации, Смедс тут же меняет точку зрения. Из «трупа» стиральной машины (упавший советский летчик) финны извлекают кошелек с рублями, портрет Ленина и матрешку. И здесь случается настоящее театральное чудо: финские солдаты наслаждаются красотой дивной игрушки, внезапно напомнившей им на войне о доме. А дальше финны несут русский самовар, как будто бы это приз за спортивное состязание, – и здесь же на видео нам напоминают о победе финского хоккея над русским, реализации чувства реванша.
Смедс смешивает видео и театральную плоть. В один из моментов солдаты садятся в последний ряд зрительного зала с винтовками в руках. За ними неотступно следит камера. Несколько минут на сцене нет решительно ничего, кроме видеопроекции того, что происходит за спинами зрителей, – по сути, в этом куске солдаты смотрят спектакль о самих себе. А затем уходят в бой. Смедс дает вполне ясную идею: мы можем чувствовать эту далекую войну уже не как подлинное, а как искусство. Но Смедс все равно заставляет поверить нас в подлинность. Он показывает сцену ночной разведки «в прямом эфире»: камера с использованием эффекта ночной съемки следит за лицом капрала Лехто (Петри Маннинен). Мы видим крупным планом подслеповатое лицо солдата, внезапный выстрел и смерть.
Роман Вяйно Линна известен всем финнам, его изучают в школе, а экранизацию 1954 года показывают каждый год в День независимости. Смедс, нарушающий каноническую образность, вступает в своем «Неизвестном солдате» в диалог с культурной памятью страны. Но публика пребывает в чистом восторге, бешено аплодирует и подпевает фронтовые песни.
Уже сам литературный текст парадоксален тем, что он нарисовал войну дегероизированной – как грязную, потную кампанию, где действуют обычные финские крестьяне, принципиально не герои. Показательна сцена, где главным действующим лицом становится низовой народный юмор, а солдаты нажираются самогона. В это время на задник проецируется слайд с портретом Карла Маннергейма. Бравый военоначальник, швед благородных кровей, увядая от сквернословия своих солдат, мягко говоря, «офигевает» – Смедс с помощью компьютерной графики уродует его лицо. В другой сцене Смедс дает портреты знаменитых русских – от Ленина до Путина, от Гоголя до Горького, от Политковской до Каспарова; и в этой череде «русских врагов» появляется финский актер Вилле Хаппасало, слишком много работающий в России.
Финальная сцена расставляет все на свои места. Смедс идет на довольно брутальную провокацию. Оркестр играет песню с одной строчкой «Финляндия умерла», а на заднике появляются массмедийные фигуры республики – от президента Тарьи Халонен до шоу-звезд, от протестантских священников до мультипликационной собачки. Идет глобальный видеорасстрел финской элиты, но тут дело не только в публичном скандале и утверждении хрупкости, ранимости финской государственности. После этого расстрела финские солдаты устраивают свалку из оружия, березок, сосновых крестов, изувеченных стиральных машин.
В таком финале Смедс говорит об очень важных вещах. О необходимости смирения перед фактом национального поражения. О том, что да, Финляндия после Зимней войны умерла, потеряв свои территории, граждан и гордость. Но если бы Финляндия выиграла, то была бы на ней колоссальная ответственность за историю. А так... штыки в землю, шинель на плечо и разошлись по домам. Здесь срабатывает не только пораженческая философия модернистского художника, но и гражданское примирение с трагедией и хрупкой судьбой хрупкой страны.
Хельсинки–Москва
