Ольга Микешина В Лаврушинском переулке проходит очередная выставка из проекта «Золотая карта России». Показывают русскую живопись XVIII – первой трети XX века из собрания Челябинского музея искусств. Челябинской области исполняется 75 лет, и для нее такой выход на столичную художественную площадку, конечно, важен. Но для Третьяковки выставку удачной не назовешь – как и предыдущий, иркутский проект, этот вновь не блеснул.
Хотя Челябинский музей числится старейшим на Южном Урале, он довольно молодой – образовался в 1940-м. В его основе – картины с передвижной выставки 1935–1936 годов «Урало-Кузбасс в живописи» (в 1936–1939-м ставшей «Южным Уралом в живописи»). Фонды, как это было принято, формировались в том числе и произведениями, перенаправленными из Русского музея, Третьяковской галереи, Исторического музея┘ Соответственно закваска советская (а не частная коллекция купца такого-то, как бывало в случае музеев постарше). Уже на нее накладывалось классическое искусство – то, что удавалось получить из других музеев.
Казалось бы, более органичное для времени сложения музея советское искусство эта выставка не показывает (тогда это был бы уже другой проект: и, кстати, челябинского Дейнеку, возможно, привезут на готовящуюся юбилейную выставку художника в Москве). А то, что показывает – производит┘ вернее, не очень производит впечатление.
Может, дело в развеске. Относительно зала XVIII – первой половины XIX века вопросов нет: от самого раннего из всего представленного, парсуны «Благоверный князь Александр Невский» (не ранее 1724), от парного миниатюрного автопортрета Дмитрия Левицкого с женой (единственного в своем роде автопортрета этого «певца» смолянок) до Тропинина и Венецианова. А вот дальше хронологический принцип компоновки сыграл против художественных качеств. В главном, втором, зале на центральном месте встречают посетителя «Портрет баронессы Софьи Николаевны фон Гольштейн» Ивана Макарова (единственная на нынешней выставке работа, переданная некогда Челябинску Третьяковкой); пейзажи Шишкина и Айвазовского. У последнего – редкий, как назвал его директор Челябинского музея Станислав Ткаченко, «континентальный», а не морской пейзаж. Скажем прямо, временное перемещение с моря на сушу прошло не блестяще: кукольного вида пастухи стоят меж овец-«близнецов», при взгляде на которых навязчиво преследует мысль о матрице.
Встречают, значит, Шишкин с Айвазовским. Оно, конечно, хорошо – всем известные художники. Но зачем уж так навязчиво и прямо «на обложку» – ход из каких-то прошедших времен с их же пристрастиями. Хотелось бы более изощренного поворота событий – то есть развески картин.
Вещи интереснее и качественнее – например, замечательную «Купальщицу» Николая Фешина, почти переливающуюся светлыми пастельными оттенками, – не сразу и заметишь. При том, что это такой художник и такая работа, которой можно гордиться. А, например, натюрморты Николая Кузнецова, учившегося у Матисса, но унаследовавшего уроки фовиста в несколько аляповатой манере, занимают позицию гораздо выгоднее.
Отдельная часть выставки (та, где на «Золотой карте» всегда располагается авангард) отведена для работ Николая Русакова (1888–1941), уроженца Челябинского уезда и одного из главных местных живописцев довоенного времени (ему Челябинск обязан собственным отделением Союза художников). Ученик Фешина и Коровина, вдохновлявшийся Гогеном, он путешествовал по восточным странам. Путешествия эти «переплавил» в цветные портреты и жанровые сценки. Одна из самых, пожалуй, колоритных называется «Восточный диспут»: три персонажа в тюрбанах, а между ними газета «Правда». Причудливый советский налет на этнической картинке.
Самые «радикальные» вещи выставки – «Художник Татлин и бандура (Кубизм. Музыкальные инструменты)» Веры Пестель и «Портрет Николая Русакова» (того самого художника) Родченко. Первая работа предлагает увлекательную головоломку по поиску десяти отличий между Татлиным и бандурой; вторая рассыпается зелеными, желтыми и красными «осколками», из которых в конце концов возникает лицо.
Конечно, формировавшемуся достаточно поздно музею трудно собрать выдающуюся коллекцию классического искусства – тем более что создавался он, как мы помним, под совсем другую идеологию. Но все же если получили хотя бы каких-нибудь Крамского и Перова, Левитана (пусть этюд) и Поленова, Родченко – это удача. А если получили Фешина и редкого Левицкого – удача вдвойне. Правда, за всю экспозицию они все-таки ответить не могут.
