Дарья Курдюкова В Музей личных коллекций привезли работы из астраханского собрания. Год назад там же прошла замечательная выставка из галереи Ханты-Мансийска. Пожалуй, проект Пушкинского музея можно сравнить с «Золотой картой» Третьяковки, где она показывает провинциальные коллекции русского искусства. Правда, ГМИИ организовывает подобные выставки не столь регулярно, как ГТГ.
К нынешнему показу есть специальный громкий повод – Дни Астраханской области в Москве и 450-летие основания Астрахани. Но это государственный уровень, о котором в музейных залах забываешь. А вот там-то представлено два десятка первоклассных живописных произведений первых двух десятилетий XX века. В двух залах запросто собрались художники, во многом ответственные за лучшее, что у нас тогда было. Павел Кузнецов и «Голубая роза»; бубнововалетцы Фальк, Машков, Куприн, Лентулов и Кончаловский; конструктивист Родченко; кубофутуристы Клюн и Розанова; Кандинский и Малевич; Шагал; Сергей Герасимов и Александр Шевченко из Общества московских художников (хотя последний побывал и в «Бубновом валете», и даже организовал собственный «Цех живописцев»)┘ Все это – собрание, в основе которого лежит увлечение живописью астраханского инженера-механика Павла Догадина, начавшего собирать это искусство в 1910-х, когда оно еще было острым ощущением живого времени. В 1918-м Догадин открыл галерею, которая теперь носит его имя.
Особо нужно отметить, что в экспозиции рядом появились разные работы одного художника. И хотя таких случаев всего два – Кустодиев и Кандинский, – но они показательны. Смотришь вот на «Летний праздник» с такими ожидаемыми кустодиевскими румяными лицами, цветастыми платками, каруселью, гармонью – всем этим разгуляй-весельем ярмарочного духа. А рядом портрет дочери Ирины – такой реализм-реализм и, простите за сравнение, – почти «новая вещественность». Или вот два Кандинских. С одной стороны, «Рок. Красная стена» (1909) немецкого, еще доабстрактного, периода: калейдоскоп цветных куполов, перед всем этим ребенок с родителем. Ярко, утрированно и фольклорно, но формы пока узнаваемы. А вот «Южное»: увлечение абстракцией в самом разгаре и началась заумь контуров, в которой волны и паруса если и можно разобрать, то скорее на интуитивном уровне. И в том, и в другом случае – разные картины одного живописца, которые правильно смотреть вместе.
Все произведения – сгустки времени, стежки в вышивке эпохи. Которую бросало от нежного и полусонного голубого натюрморта Кузнецова – к основательным яблокам с синим отливом, трубкам и прочему у бубнововалетцев. От шагаловского написанного в Париже «Метельщика», меланхолично выметающего какой-то непонятный сор с какой-то непонятной улицы без определенных черт, но с вечным духом родного города, – от него к колючим и скалящимся, нервно-подвижным формам кубистического «Автопортрета с пилой» Ивана Клюна. Эпохи, существовавшей между истуканоподобной «Жницей» Малевича и «Гурзуфом» Коровина, и в 1914-м все еще переживавшего импрессионизм.
Вот так и складывается картина – вернее, картины – первых двух десятилетий прошлого века.
