Павел Руднев Одним из важнейших событий идущего два месяца подряд Венского театрального фестиваля стал спектакль интенданта фестиваля Люка Бонди «Еще один сюрприз любви», поставленный мастером по пьесе Мариво в швейцарском театре «Види-Лозанн».
Французы, ставящие национальную классику – будь то Мольер или Мариво, Корнель или Расин, – старательно играют на своей территории. Играют изящно и деликатно, вкладывая в постановку всю глубину национальной культуры и актерской школы, предполагающей, что театр творится уже на уровне произнесения текста, на уровне его освоения голосом. Французской пьесе, собственно, больше ничего и не надо – только разыграть ее по нотам актерского органа. Она сама несет спектакль к кульминации, словно бы внутри текста работают реактивные двигатели сюжета. Пьесы Мариво – это драматургия, максимально лишенная каких бы то ни было оценок и привязок, это тот текстовый каркас, на который можно надеть какую угодно сценическую одежду.
Сюжет «Еще одного сюрприза любви» – это несколько туров любовной схватки, спружиненная интрига, в результате которой ложные страсти сменяются весенним потоком подлинных чувств и двумя свадьбами. У главных героев – Маркизы и Шевалье – смерть отняла возлюбленных, и теперь в траурной маске, с кислыми лицами они слоняются по сцене, не способные отказаться от гипертрофированного сострадания уже к самим себе, несчастным, брошенным. Шевалье ходит лечить душу к Маркизе, но связывает их пока только желание слить воедино потоки своих хрустальных слез. Сюрприз любви от лукавого Мариво заключается в том, что даже такие, искусственные формы душевного контакта сама жизнь развивает в настоящую любовь, а слуги Маркизы и Шевалье этой силе жизни изрядно помогают, заставляя двух горемычных припадочных упасть в объятия друг друга.
У Мариво схватка со смертью оказывается причудливой формой любовной игры, пути к которой неисповедимы. Французский драматург-философ показывает, как жизнь, которая мудрее наших мудрствований, преобразует гипертрофированную скорбь в сближение двух сердец. Бонди в предисловии к спектаклю объясняет, что мудрость Мариво как психолога состоит в том, что еще до появления фрейдистских толкований он раскрыл эмоциональные законы формирования либидо и раскрепощения. Он показал, как прихотливо в человеческом организме разложены воля принадлежать кому-то и панический страх того же самого, как переливаются эти взаимоуничтожающие чувства и как в конце концов сквозь бессознательные комплексы прорывается воспаленное либидо и торжествует любовь-победительница.
Люк Бонди этот процесс торможения-ускорения, схода-развала блестяще демонстрирует на сцене. Он дает каждому из любовников по своему маленькому жилищу – конуре, каморке, больше похожей на склеп. В течение спектакля специальные механизмы то приближают будочку Шевалье к будочке Маркизы, то отдаляют их друг от друга. В финале два домика не просто сблизятся, но и войдут друг в друга, обозначая совершенную гармонию: поглощение двух исстрадавшихся сердец.
Красавцы-артисты Клотильда Эсм и Миша Леско, играющие любовную пару, – это классические европейцы XXI века. Два нарцисса, с удлиненными телами, иссушенные худобой, с голодным блеском в глазах, любующиеся собой и умеющие за собой ухаживать. Взрослые дети. Два одиноких, самодостаточных существа, которым нужно прежде всего преодолеть эгоистический инстинкт, чтобы суметь отдаться страсти. Быть при ком-то, отдаться другому для человека эпохи свободы – это нравственное мучение и психоз. Люк Бонди раскрывает в своих типажах невроз современного европейца – слишком свободного и погруженного в нарциссические грезы, чтобы быть способным к сердечным увлечениям. То одного, то другого привычно «заносит» в изящные скульптурные позы, означающие скорбь и подавленность.
С первого момента на авансцене красивым, как по лекалу завитком выложена белая дорожка. В процессе спектакля гармония этой причудливой линии оказывается разрушенной и смятой – в результате передвижений артистов. Этот хаос вместо изящества, смятение вместо покоя, незавершенность вместо цельности и есть для Люка Бонди то условие, с помощью которого упрямые нарциссы отвлекутся от своих занавешанных трауром зеркал и станут неистово опылять друг друга.
Вена–Москва
