Владимир Колязин Дискуссии о театре, о его роли в общественной жизни играют в Германии особую роль по меньшей мере со времен «Бури и натиска», когда Шиллер вывел чеканную формулу «театра как моральной инстанции». С тех пор о театре и его функциях дискутируют бесконечно, на публике обсуждается каждая премьера, и это явление в Германии часто равнозначно отдельному спектаклю. Русская публика просто не знает, что это такое, и не стала бы терять времени на подобное занятие. Впору перестройки у нас охотно спорили об искусстве как о дороге к храму. Где сегодня эти споры?
Устроители берлинской дискуссии – театральный канал ZDF – по старинке пытались апеллировать к шиллеровской формуле, но показательно, что участниками дискуссии (режиссер, драматург, социолог и два политика) эта формула подверглась скептической атаке. Снова и снова звучали слова о том, что современная действительность почти не внушает иллюзии на возможность ее изменения средствами театра – задачи его значительно скромнее и поэтому должны быть дефинированы предельно точно, исходя из реальности века господства корпораций и медий.
«Государство не создает морали, мораль создает театр». Эта фраза, прозвучавшая в дискуссии, великолепно характеризует политический скепсис и чувство ответственности немцев, хорошо усвоивших уроки недавней истории, в том числе уроки политического театра и франкфуртской философской школы. Итак, никаких иллюзий по поводу власти (даже у самой власти по отношению к самой себе, как можно судить по репликам политиков). Параллельно фестивальной дискуссии в Академии искусств проходила своя, и название ее симптоматично: «Почему потерпели поражение бунтари 68-го?» Как заметила телеведущая Тина Мендельсон, «нынешнее театральное поколение старается держаться от политики подальше». Что же произошло с людьми театра, почему театр все чаще «отказывается от современности», а режиссеры – от шанса оказать сопротивление манипуляционному воздействию государства?
Было названо множество современных тем, мимо которых проходит театр: экономический кризис, одним из драматических следствий которого является уход ежемесячно 22 тыс. человек из состава среднего класса, увольнения тысяч рабочих, подобно недавно имевшему место в концерне «Сименс», растущая коррупция в эшелонах власти. Надо сказать, что оба присутствующих немецких политика обнаружили глубокое понимание драматизма ситуации (неважно, что один из них – Хайнер Гайслер, ХДС – выступал с позиций ментора и сторонника чисто политического театра, а второй – Юрген Триттин, партия зеленых – все время блистал ироническими комментариями). Возникла проблема «полной экономизации человека», при которой человек выступает лишь в роли манипулируемого объекта, и тогда снова ставится под вопрос сама ценность человеческой жизни, наконец, вопрос, почему немцы стоят в Гиндукуше. «На политику сегодня влияет огромное множество факторов, она сама становится объектом манипуляции, в которой огромную роль играют меди. Все это должно стать сегодня главными темами театра, как когда-то ими были нацизм и терроризм. Театру сегодня нужно добраться до массы» (Х.Гайслер).
Да, можно подумать, политик размечтался о возврате к политическому театру эпохи Пискатора и Хоххута. Но есть ли сегодня такие фигуры, кроме «берлинского дадаиста» Касторфа и одиноких левых авангардистов типа Шлингензифа? Не случайно их не удалось заполучить на дискуссию традиционного театрального фестиваля. И есть ли вообще надобность в театре прямого политического воздействия? «Театральная партия» дискуссии сошлась в отрицании необходимости такового. Известный режиссер Ян Боссе, вокруг последней постановки которого – шекспировского «Гамлета» – разгорелись острые споры на тему о допустимости насилия и мере насилия по отношению к террористам, сформулировал свою позицию так: «Важно понять, насколько близка нам политика. Театру заниматься каждодневной политикой? Это было бы слишком просто». Деятели театра не пытались оспаривать максимы политиков, а настойчиво развивали тему автономности театра, специфичности его задач, метафорического языка театра.
Кино и телевидение бросают, как выразился Боссе, «эмоциональную бомбу в человека, переполняя его все большими страхами». Речь шла об открытом подкупе «лиц на экране» различными корпорациями. Не обошлось и без афоризмов: «Скажите, что за профессоров мы видим на экране, и я скажу вам, в каком обществе мы живем».
Что может и должен театр? И вот ответы: «менять сознание зрителя», «точнее определить задачу театра в эпоху медиализации», «не опускаться до уровня страхов среднего класса», «ответить на вопрос, почему современный человек становится марионеткой в политической ситуации», «перешагнуть через реальность и найти свое, вынести свое духовное решение».
Театр скорее, как метко заметил постановщик «Гамлета», – «очаг кризиса. Надо, чтобы зритель вышел из театра не с двумя–тремя новыми рецептами, а будучи раздраженным его собственными прежними представлениями». В общем, как у Брехта: «Занавес опустился – все вопросы остались открытыми».
Берлин
