Дарья Курдюкова Недавно в Пушкинском музее показывали лучшие в нашем собрании образцы японской гравюры. А сейчас в Московский Кремль уже из Японии привезли выставку «Самураи. Сокровища воинской знати Японии». Самурайскую культуру, одну из «визитных карточек» Японии, здесь рассматривают во всех проявлениях – от боевых клинков и доспехов до театральных костюмов и предметов чайной церемонии. Из 73 экспонатов несколько – в статусе «особо ценного предмета искусства» или «особо ценного культурного объекта», а один меч даже носит титул «национального сокровища». Такие предметы вообще редко покидают пределы родной страны, в связи с чем напрашивается много громких слов не только о качестве самих памятников, но и об оказанном доверии.
В привычном представлении самурай (буси) – воин. Но специфика в том, что помимо этого самураи были не чужды поэзии и театра, знали искусство каллиграфии и тонкости чайной церемонии. Война и мир самурайской жизни разведены на экспозиции в Кремле между Успенской звонницей и Одностолпной палатой Патриаршего дворца.
Война самурая – не только доблесть кодекса бусидо, но и изысканность. Готовый каждый момент умереть воин должен уметь сделать это и достойно, и красиво. По периметру зала строго и молчаливо сверкают наточенные будто вчера клинки. Этакая почетная стража. У мечей есть собственные имена, они – «души воинов», другими словами, одухотворенное воплощение воинственности. Все важно: прямой или волнообразный рисунок закаленного края клинка, написанная золотом история испытания (про то, как перерубил труп), узор гард меча. Есть, например, с побегами хризантем. Поначалу соседство ратного дела и «сентиментальных» цветов несколько удивительно – ан нет: что может быть именно здесь важнее, чем символ жизненной силы и долголетия? Доспехи и шлемы с плетениями из цветных шнуров: кое-где шнуры затерты – их трогали руки другой эпохи. Читаешь подпись к комплекту оправ для мечей: дерево, лак, сплав такой-то, кожа ската, шнур, резьба, инкрустация золотом. Воинственность становится образцом кропотливой изысканности. Изготовление оружия как подготовка к смерти перерастает в церемонию.
Мир по-самурайски – это костюмы и маски театра Но (которые по ходу движения зрителя все причудливее «озлобляются»); сосуды для воды и котелки для чая, чашки и бамбуковая ложечка на фоне непременной ниши токонома; шкатулки, коробки и футляры из приданого невест (в частности, из набора для чернения зубов – по обычаю того времени даже у женской театральной маски белых зубов не видно – они закрашены черным); одежды, чей цвет соответствует возрасту хозяйки. И даже болезнь красива – глаз не отвести от коробочек для лекарств. Меньше чем на десяти сантиметрах мастер умеет пожелать здоровья, благополучия и процветания (что не одно и то же – за первое отвечает рисовая лепешка, за второе – окунь) и даже напомнить о любимой соколиной охоте. Тут же – игрушка-дракон, замечательный своей лихостью и умением изгибаться. Все это расставлено и развешено на фоне охристых стен, тепло оттеняющих всевозможные пионы и ирисы, сливы и сакуры, птиц и драконов. Поэзия, с которой так тесно связано изобразительное искусство, черпает вдохновение в природе, искусство создает рафинированный дубликат окружающего мира. Из уложенных одна к другой шелковых нитей вышивки и блеска глазури на керамике, из изображения именно кипарисовых вееров и именно молодой сосны.
Жизнь самурая – духовность, обретенная в воинском деле и даже в самых обыденных вещах. Череда церемоний, воплощенная, а может, наоборот, выросшая из деталей, приятных на глаз и символичных в качестве непрерывного – от предмета к предмету – ряда наставлений и пожеланий. Эти детали уже не обслуживают жизнь, но рассказывают о ней – с X по XX век. И от глубокой древности отделяет только стеклянная витрина. Впрочем, это не преграда.
