Григорий Заславский
Герой – в океане. Олег Меньшиков в спектакле «1900».
Фото Михаила Гутермана
«1900» – так в переводе на русский называется спектакль по пьесе Алессандро Барикко. В этом моноспектакле, вышедшем в Театральном товариществе Олега Меньшикова и представленном фестивалем «Черешневый лес», вместе с Меньшиковым на сцену выходят еще три или четыре актера-статиста и несколько музыкантов. Но взгляды и слух тысячеместного зала Театра имени Моссовета ловят жесты и голос одного Меньшикова.
Олег Меньшиков давно не выходил на сцену, говорят, время от времени играл гоголевских «Игроков» на гастролях в провинции, но так, по-настоящему – чтобы в центре Москвы, на большой сцене, – давно не играл. И один – кажется, не играл. То есть всегда находились злые языки, замечавшие, что, мол, Меньшиков старается оказаться в центре композиции, что остальные как бы подыгрывают, работают бэк-вокалом, но на то они и злые, эти самые языки.
«Новеченто», иначе говоря – «1900», пьеса модного ныне итальянского интеллектуала Алессандро Барикко, как будто пришедшего на смену вчерашнему кумиру – Умберто Эко. Вполне подходящий материал. И для Меньшикова, и для его публики, ценящей в своем кумире интеллектуальное обаяние, то есть обаяние со смыслом, что, кстати, объясняет и приглашение актера стать лицом швейцарских часов – все-таки, для того чтобы рекламировать часы, нужно, чтобы во взоре была не одна, а много, какое-то количество мыслей.
«1900» – история о музыканте, можно даже сказать, о музыкантах, поскольку рассказ одного музыканта, трубача, – о другом, пианисте, может быть, даже гениальном, который в 1900-м родился на океанском лайнере, между Европой и Америкой, и никогда уже с корабля не сходившем. Играл в корабельном джазе для пассажиров первого класса, иногда – для второго и, совсем уж когда нечего было делать, удовольствия ради – для третьего. Он и хотел однажды попробовать сойти на берег, но не стал. Это рассказ о боязни не замкнутого пространства, а наоборот – о боязни разомкнутого пространства, такая вот интеллектуальная шарада, игра ума. Метафора полноты бытия, для чего вовсе не обязательно сходить на сушу.
В программке нет деления ролей – кто там режиссер, кто художник, кто автор костюмов. Подобие титров – список авторов спектакля. Но ощущение складывается, будто режиссера – как положено ему быть, в спектакле и не было. Никто не помог актеру распределить силы, а к середине заметно, что Меньшикову не хватает голоса, что он не привык брать в свои руки тысячный зал, и даже микрофон не спасает. И когда уже нужно, чтобы открылось второе дыхание, оно не открывается.
Спектакль о музыканте, тем более хорошем, нуждается в хорошей музыке и в хороших исполнителях. Правда, у Барикко имеется замечание о том, что музыка звучит очень веселая и главным образом идиотская. Но есть и момент, когда музыканты должны выйти на первый план и актер должен представить музыкантов, «одного за другим. За каждым именем следует небольшое соло». Кларнет, банджо, труба, тромбон, гитара, наконец – пианино... Этого в спектакле нет.
Трудно сказать, что тому причиной, может, и вправду Меньшикову не нравится, когда рядом кто-то, с кем придется делить успех или соревноваться в признании, но музыка звучит – примитивная, прямолинейная, да и музыканты, которые играют живьем, ничем особенно не отличились. А музыка – скорее раздражала...
И тем не менее. В спектакле, который длится полтора часа, может, чуть дольше, было, может, два (одна моя знакомая, видавшая премьеру накануне, сказала – четыре!) момента, когда вдруг видно, какого масштаба перед нами актер. Когда, например, Новеченто, 1900-й, никогда не сходивший на берег, описывает воздух Парижа, каким, быть может, не знают, не чувствуют его сами парижане... Тут Меньшиков нов, красив, как только может быть красив художник в минуту или секунду вдохновения. Он прибирает зал к рукам, пробирая до глубины души, увлекая в подсознание, обращая взоры внутрь души, как того требовал Шекспир от героев «Гамлета». И – странное дело – в эти минуты вдохновения в его глазах и интонациях пробивается что-то, что связывает его с легкомыслием и гуттаперчивостью Андрея Миронова, трагическими монологами позднего Абдулова, с Геннадием Бортниковым, игравшим на той же сцене... Увы, у публики большим успехом пользовались замечания, в которых фигурировали не очень вежливые слова на г... и ж... и шуточка, привнесенная русскими участниками проекта: среди других несуразных, смешных лошадиных имен, которые выуживал из газет названый отец Новеченто, одно вызывает особенную реакцию зала – лошадь с именем Олимпиада-2014.
