"Чайка" в перьях

Очередное представление балета Джона Ноймайера «Чайка» на сцене Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко прошло в рамках сразу двух фестивалей – проводимого этим театром Фестиваля немецкой хореографии и «Золотой маски». Московская премьера состоялась год назад, вызвала большой резонанс. Джон Ноймайер первым из хореографов удостоен Международной премии имени Станиславского, его «Чайка» получила премию «Гвоздь сезона», номинантами «Золотой маски» стали дирижер Феликс Коробов, Валерия Муханова (Заречная), Оксана Кузьменко (Аркадина) и Дмитрий Хамзин (Треплев). Но 7 апреля в главных партиях выступили не потенциальные лауреаты, а Элен Буше, Анна Поликарпова, Иван Урбан и Дарио Франкони (Тригорин) – танцовщики Ноймайера, солисты руководимого им Гамбургского балета.

Поликарпова и Урбан – первые исполнители партий Аркадиной и Треплева, участники мировой премьеры, состоявшейся в Гамбурге в июне 2002-го. Любителей балета в зале собралось много. Москва–Гамбург. Кто кого?

Нет ничего удивительного в том, что один из лидеров мировой хореографии обратился к одному из лидеров мировой драматургии. Едва ли не самый востребованный за последние сто лет драматург, Чехов давно превратился во вселенского психоаналитика. А смогу ли я, задумался Ноймайер, в движении достичь такой же формы оркестровки человеческих эмоций. Вдохновила хореографа увиденная некогда в Нью-Йорке постановка «Трех сестер», осуществил которую последователь Станиславского Ли Страсберг. Ноймайер, однако, остановил свой выбор на «Чайке», справедливо посчитав пьесу универсальной, именно такой, какая может быть передана в танце.

На занавесе Гамбургского балета чайки нет, но Треплев в самом начале мастерит из бумаги птичку и почти не расстается с ней на протяжении двух актов. В балетной «Чайке» все балетное: герои, коллизии, страсти. Аркадина и Тригорин – балерина и хореограф-классики. Костя – авангардист. Танцовщики в его пьесе являются в угловатых одеяниях, навеянных эскизами то ли Челищева, то ли Экстер. Крылатый костюм Нины с растопыренными гипертрофированными перьями выглядит нелепо. Должно быть, неспроста. Убежав в столицу, она не становится серьезной балериной, а танцует в мюзик-холле. И здесь – перья. Только страусовые, кафешантанные. Хотя Тригорин берется обучить Нину классическим па, что-то не вытанцовывается в их жизни.

Результат спора ретроградов и авангардистов в спектакле Ноймайера очевиден. Ведь классический танец «стариков» так хорош, а квазиноваторство Кости так беспомощно. По признанию постановщика, в «Чайке» его «очень сильно тронула проблема роли искусства в любовных отношениях. Какое существует равновесие между любовью и искусством? Неудача в любви – неудача в искусстве, успех в искусстве – фиаско в любви┘». Но будь ты хоть трижды авангардистом, если тебя не любит мать, страдать тебе, как во времена античной трагедии. А юная дева влечет зрелого мужчину вне всякой зависимости от меры и степени ее таланта. Как, впрочем, и его собственного. Пока он объясняется с прелестницей, у властной любовницы, изнуряющей себя у балетного станка, ноги сводит. Совладав с мышечной болью, Аркадина и прочие проблемы в конце концов решает. В отличие от ее сына. С болью душевной ему не справиться. Треплев крушит обветшавшие декорации и в клочья рвет бумажную птичку. Вместо финального выстрела он, точно цыплятам, сворачивает шеи олицетворявшим несбывшиеся мечты танцовщикам и скрывается под дощатыми подмостками, как в добровольной могиле.

Ноймайер как будто не слишком доверяет им же провозглашенному принципу универсализма. Танец, как ничто (кроме, быть может, музыки) способный быть искусством состояний, обращается комедией положений. Стремясь сохранить сюжетную канву пьесы, хореограф заменяет чеховские литературно-театральные реалии танцевальными. Он же автор декораций и костюмов, наполняет действо «русским духом» – множеством реминисценций: Императорский театр, дягилевские балерины, русская живопись – от Левитана до Малевича. В самом деле, кто может быть ближе русской душе, чем приверженец традиции многоактного сюжетного балета с крепкой литературной основой. Тем не менее мастер утверждает: «Мой балет превращается в исследование самого танцевального искусства». В таком случае лучшего материала, чем гамбургские виртуозы, не найти. Москвичи препарируют душу. В этом эксперименте, как известно, нет равных нам. А на деле выходит: что русскому здорово, то и немцу не повредит. О чем же спорить?