Дарья Курдюкова В Третьяковке показывают художника, известного в первую очередь своими книжными иллюстрациями. В особенности иллюстрированием детской литературы. Однако помимо этого вплоть до сентября можно будет увидеть лирические портреты, пейзажи и натюрморты. Плюс несколько работ военного периода, в стилистическом плане стоящих особняком.
Выставка Владимира Конашевича (1888–1963) открылась тихо, без церемоний и, можно сказать, в будничном рабочем порядке. О ней не оповещают специально заготовленные афиши, а сама она органично интегрирована в постоянную экспозицию искусства XX века. Графические оригиналы на стенах, книги в витринах. Те книги, чьи чуть постаревшие страницы перелистывало не одно поколение. И те книги, чьи обложки настолько знакомы, что задумываешься о том, где именно дома лежит такая же твоя. «Муха-Цокотуха» Чуковского, «Вот какой рассеянный» Маршака, «Три толстяка» Олеши и многие-многие другие┘
Жанр книжной иллюстрации кроме Конашевича вытягивает за собой ряд других известных имен, например, Тырсы и Лебедева. С последним Конашевич разделил нападки статьи 36-го года «О художниках-пачкунах», но дела своего не бросил.
Работы для книг у Конашевича сами по себе повествовательны. Чего стоит цапля за хозяйством – в чепце, в окружении всего необходимого – кастрюли, цветочного горшка, шкафа (В. Даль «Старик-годовик»). Или красноречивые жесты, «комментирующие» то, что улетел воробей (С. Зак «Про ребят и про детский сад»). Ни одного лица не видно, только раскрытые рты детских профилей да раскинутые в недоумении руки┘ И точное попадание.
Для передачи всего этого как в книжной, так и в станковой графике используется прежде всего контур и цвет (где он есть). Линии силуэтов часто прикидываются случайными и неуверенными, обрываются «где попало», чтобы в итоге создать выверенный и почти гротескный образ («Женщины»). Но эти линии еще и продолжаются там, где считают нужным. В листе «За столом» сквозь один сапог «просвечивает» нога, сквозь шубу грудь – и насмешливый взгляд дамы, устремленный на вопрошающего кавалера, трактуется вполне определенно. Но это одна грань, так сказать, чистая графика – декоративная, плоскостная, живущая на белом фоне листа. А есть и другая.
В пейзажах (например, посвященных Павловску, где Конашевич жил во время работы в Павловском дворце-музее), в портретах и натюрмортах, написанных тушью или акварелью на китайской бумаге, – художник упражняется в насыщении монохромного изображения воздушной средой. В «Натюрморте с банками и хрусталем» луч света «лепит» каждый предмет. В «Портрете дочери» есть более или менее четкий черный контур, сделанный тушью, и его серая тень – акварельная отмывка. Так воздух и свет попадают уже в сами цвета – и на этом этапе графика становится очень живописна. Недаром Конашевич в Московском училище живописи, ваяния и зодчества был учеником признанных Коровина, Малютина и Пастернака.
Отдельная тема для жившего в блокадном Ленинграде художника – военные работы. Тут свой стиль, менее гротескный и более натуралистичный. В «Утре на Петроградской стороне» (1942) чудовищно обыденно везут труп на санях, и на умирающих людей смотрят ослепшие окна с выбитыми стеклами. «Портрет военного врача» еще более реалистичен (почти соцреалистичен) и напоминает какой-нибудь военный плакат героической направленности. Хотя есть и работа карикатурная, высмеивающая планы Гитлера: «Мечты – действительность» (1945).
Выставка в Третьяковской галерее показывает разные грани искусства Конашевича. От иронии и декоративизма иллюстраций (отражающих влияние «Мира искусства», где одно время Конашевич был своим) до строгой военной графики. И в чем-то даже хорошо, что данная экспозиция остается в тихой тени больших шумных выставок. Спокойное всматривание ей к лицу.
