Ольга Галахова Несмотря на то что известный актер театра и кино Дэвид Раше не считает себя актером Голливуда, он снимался и у Пола Гринграсса в фильме «Рейс 93», и у Клинта Иствуда в фильме «Флаги наших отцов», во множестве других голливудских фильмов. В новой постановке на oфф-Бродвее «Чайки» русский режиссер Вячеслав Долгачев пригласил его на роль доктора Дорна. С такой внешностью, как у него, ему на лице написано играть положительных русских – тургеневских дворян, гончаровских сибаритов, но в современном американском кинематографе амплуа положительного русского отсутствует, поэтому Раше играет нашего интеллигента начала ХХ века.
– Прежде вам приходилось играть в театре или в кино роли русских?
– Нет, никогда не играл.
– Для вас важна национальность персонажа?
– Думаю, важна. То, что с нами работал русский режиссер, было важно. Эмоциональная жизнь американцев отличается от эмоциональной жизни русских. Я мало знаю о русской жизни, но многому научился у Славы. Даже физически американцы более расслабленны. В России мне кажется не так, тем более в XIX веке. Наши эмоции не настолько близки к поверхности, как это было раньше.
– Вы считаете себя актером Голливуда?
– Я работал везде, где возможно – в маленьких театрах, в кино, на телевидении, там-сям. Нет, не считаю.
– Вам поступает предложение работать в театре, но у вас, наверное, есть и другие предложение на то же самое время?
– В данной ситуации у меня не было конфликта интересов. Как раз в это время в Голливуде случилась забастовка сценаристов. Я всегда хотел сыграть Чехова, а тут работа со Славой, с Дайаной, с Аланом. Просто замечательная возможность. Чехов для меня – это разговор между людьми, который я случайно услышал. Вот как сейчас кто-то говорит: «Где моя сумка, где моя сумка, я все время теряю свою сумку, черт подери». Совсем не так, как у Шекспира: «Я скажу тебе» (показывает величественную манеру исполнения. – «НГ»). Эта пьеса, больше чем какая-либо другая в моей жизни заставляет меня желать жить в 1895 году, говорить по-русски и увидеть, что Чехов имел в виду. Вы знаете, я никогда не читал хорошего перевода этой пьесы. Много переводов прочел, и ни один не показался удовлетворительным. В нашем переводе много хорошего, но переводчик пропускал какие-то куски. Мы обсуждали это: почему? Это же слова Чехова. Я не хочу играть Пола Шмидта, я хочу играть Антона Чехова. Поэтому иногда я возвращался к тексту и находил то, что по-настоящему говорит драматург, что по-настоящему происходит. Я был в Лондоне и видел спектакль по Шиллеру в новом переводе. Как это замечательно. Никакой пыли. Как будто я оказался в парламенте сейчас и стал свидетелем их дискуссии. Это ощущение присутствия давал перевод. Люди в России в 1895 году не говорили каким-то черствым образом. Не должен Чехов звучать по-американски, но должен – живо, красиво. Иногда я свои слова немножко меняю, чтобы возникал ритм, чуть-чуть.
– Никто не заметил пока?
– Никто до конца не знает, как правильно.
Нью-Йорк–Москва
