Сильфида умерла. Да здравствует "Сильфида"!

Сильфида Натальи Осиповой прелестна, но вовсе не простодушна.
Фото Дамира Юсупова (Большой театр)

В Большом театре прошла премьера новой версии легендарного балета Хермана Северина Левенскольда и Августа Бурнонвиля. При множестве недостатков постановки ее перспективы вполне оптимистичны.

Можно ли танцевать Бурнонвиля по-русски? А Форсайта или Баланчина? Споры разгораются всякий раз, когда речь заходит о сложившемся стиле, рожденном иной ментальностью. В этом смысле «Сильфида» дает богатую пищу для раздумий. Старейший из дошедших до нас балетов мирового классического наследия. Жемчужина романтизма. Филиппо Тальони поставил его в 1832 году в Париже для своей дочери Марии. Считается, что стремление воплотить образ воздушной девы – прекрасной и недостижимой мечты – заставило балерину впервые в истории встать на пуанты. То есть именно «Сильфида» сделала искусство балета таким, каким мы знаем его сегодня. Спектакль Тальони побудил балетмейстера Королевского Датского балета Августа Бурнонвиля в 1836 году поставить свой, чье триумфальное шествие по всему миру продолжается доныне.

В Большом театре версия Бурнонвиля в редакции шведки Эльзы-Марианны фон Розен и в постановке Олега Виноградова впервые появилась в 1994 году. И все бы ничего, да недаром сокрушался некогда хореограф: «Что такое мои балеты без блестящего исполнения?! В лучшем случае сохранится механическая часть, но нюансы исчезнут».

Нюансы – ключ к тайнам датской классической школы. Русские танцуют иначе. Страна наша широка, потому и пластика победна и размашиста. Для датчан в виртуозных трюках важно продемонстрировать легкость, для нас – преодоление. Мы покоряем пространство и время. У датчан с пространством свои отношения. Маленькая страна, упорядоченное сознание. Крошечная сцена Королевского театра, совершенное чувство формы. Уют – одна из основных составляющих датской ментальности вообще и танцевальной – в частности. Недаром говорили, будто Бурнонвиль превратил французский романтизм в датский бидермейер. Прочувствован каждый поворот головы, каждый акцент, каждый взгляд. Законченные позы, во всех микроскопических деталях прорисованные в буквальном смысле до кончиков ногтей. Синкопированный ритм придает дополнительный блеск филигранной партерной технике.

Эту бисерную технику и предстояло освоить артистам Большого театра. Ставить «Сильфиду» пригласили едва ли не лучшего в мире интерпретатора хореографии Бурнонвиля и уж точно лучшего исполнителя партии Джеймса – премьера датского и британского Королевских балетов Йохана Кобборга. Недавно были найдены считавшиеся утраченными отрывки партитуры Левенскольда с пометками Бурнонвиля. Так что Кобборг получил возможность максимально приблизиться к первоисточнику.

Москвичи, как известно, капризны. Не поставили в первый состав, так не доставайся же мой вдохновенный талант никому. Варяг, однако, горевать не стал и набрал целых четыре молодежных состава. «Ни в одном театре мира, – говорит, – нет стольких потенциально прекрасных Сильфид, как в Большом». Спектакль, между тем, решил ставить о Джеймсе. А поставил о нас.

Джеймс Вячеслава Лопатина не такой уж романтик. Реальный и вполне земной, он просто увидел нечто не похожее на деревенских соседок и, конечно, увлекся, бросив при всем честном народе невесту. До романтических ли грез, когда с тобой заигрывают, но ласкам противятся, не позволяя даже прикоснуться. Приковать к себе, присвоить – для этого хороши все средства, даже убийственный шарф коварной колдуньи Мэдж.

Сильфида Натальи Осиповой прелестна, но вовсе не простодушна. Кокетка требовательна и своевольна. Зная, что земная любовь ей недоступна, а стало быть, затея принесет Джеймсу лишь страдания, все же увлекает его – ведь игра так приятна. Смерть Сильфиды – убийство по неосторожности. Мы не умеем распознавать свои чувства и ни за что не несем ответственности. Походя отнимаем у другого свободу, не заметив, что отняли жизнь.

При всех огрехах премьерного спектакля перспективы очевидны. Радужные, если вкалывать до седьмого пота, и плачевные, если считать премьеру венцом трудов праведных. А стиль? В иных, нежели породившие его, социокультурных и исторических условиях он, думается, невоспроизводим. Сегодня, как ни старайся, шедевра готики не создашь – получится лишь карамельная поделка. Да и балетная практика свидетельствует о том же. Известно, к примеру, что ни Парижская опера, ни первейшие из первых американские труппы при всем высочайшем техническом уровне и преклонении перед гением Петипа стилем его во всей полноте не владеют. А его шедевры живы. Как и «Сильфида» Левенскольда и Бурнонвиля. Потому, быть может, что не отданы на откуп доктринерам?