Григорий Заславский Марк Розовский вынул буквально из небытия незавершенную пьесу Бориса Пастернака «Слепая красавица». Художественный руководитель театра «У Никитских ворот» взялся доказать, что пьеса эта – чуть ли не завещание великого поэта, его – после «Доктора Живаго» – протест против «разрушительного нигилизма и бесчеловечия народников и революционеров» (Евгений Пастернак). Однако же премьера скорее обличает бесчеловечие крепостной России.
Высокохудожественные достоинства пьесы, увы, с выгодной стороны представить тоже не удалось. Дмитрий Быков, автор отмеченной самыми разными премиями биографии великого поэта, о «Слепой красавице» написал жестко: «Ничего более натужного и трудночитаемого Пастернак не производил в своей жизни». И хотя Розовский из двух сотен страниц черновиков сформировал более или менее законченную двухчастную пьесу (три часа – это примерно 50–60 страниц текста), динамики, а главное – искомой мысли обрести так и не удалось. В программке сын поэта Евгений Борисович пишет о намерении Бориса Пастернака показать в своей пьесе «живые народные силы пореформенной России, талантливых самородков в искусстве и промышленности в их противостоянии разрушительному нигилизму и бесчеловечию народников и революционеров». И хотя, вероятно, именно эти качества собирались поддержать и укрупнить названные в программке партнеры – партия «Гражданская сила» и некий Фонд социально-экономических и социальных программ, выводы напрашиваются совсем другие. Спектакль вышел об ужасах крепостничества, а единственный в нем более или менее народник, революционер – учитель графских детей Саша Ветхопещерников (Иван Машнин) – персонаж вполне положительный, не лишенный приятных черт. Кстати, именно ему режиссер поручает прочесть добавленный от театра в пастернаковскую пьесу текст 66-го сонета Шекспира («Измучась всем, я умереть хочу. Тоска смотреть, как мается бедняк, И как шутя живется богачу┘»). Разве можно доверить этот – едва ли не главный сонет – плохому человеку, пронизанному этим самым разрушительным нигилизмом и прочим бесчеловечием?!
Вообще попытка вдохнуть жизнь в ходульный сюжет терпит фиаско на каждом шагу. Там, где актеры чуть-чуть начинают вытягивать историю – за счет увлеченных попыток автора ввести в речь своих героев побольше народного колорита, живых деталей (пьющий, обирающий своих крестьян князь Кортомский в исполнении Андрея Молоткова и его крепостные, Гурий – Александр Карпов и Мавра – Наталья Драйчик и Татьяна Кузнецова), сами актеры тут же и обрушивают так трудно выстраиваемое здание народной жизни: прислоняясь к дверному косяку, крепостная актриса Саша Сурепьева (Леонова) демонстрирует отлакированные наманикюренные ногти. Хороша, слов нет┘ Правде жизни и правде чувств – впрочем, на маленькой сцене театра все с перебором – мешают и качающиеся колонны, которые крепостные крестьяне (или – одетые под крестьян монтировщики) передвигают туда-сюда, и, кажется, еще немного и они упадут актерам на головы.
Короче, выходит совершенно политически благонадежная (с точки зрения советской власти) антикрепостническая история с финальным зачтением с выражением обличительного стихотворения Пушкина «Деревня», с традиционными приемами студийной сцены (если заходит речь о публике крепостного графского театра, так вглядываются в лица зрителей, которые пришли смотреть «Слепую красавицу», зажигая свет в зале), и т.д.
Вторая часть «Слепой красавицы» – спектакль в спектакле, представление под названием «Сумцовское дело», сочиненное премьером крепостной сцены Петром Агафоновым (Максим Заусалин) по мотивам легенды из прошлого графской семьи. Семейные драгоценности, страшные предания, рассказы о замученных и безвинно убиенных крестьянках, имение, выставленное на торги заодно с крепостными, наконец, стрельба с ограблением – всему находится место в спектакле крепостного театра. Толпа крестьян и дворян с трудом помещается на сцене. «Слепая красавица – это Россия», – заключает после его просмотра французский писатель Дюма, который возникает здесь эпизодическим героем, заинтересованным наблюдателем (достойная уважения работа Валерия Шеймана).
Возможно, Дюма и сочинил бы из этой истории захватывающий авантюрный роман. Но Дюма от этой затеи отказывается. А у Розовского захватывающе не получилось.
