Чайковский с Горбатой горы

Действие «Онегина» в Баварской опере происходит в мотеле, за стеклянными стенами которого виден пейзаж Дикого Запада.

И пусть известно, что Варликовский вдохновлялся также фильмом «Горбатая гора», этот пейзаж – скорее из вестернов гэдээровского происхождения. Ларина – хозяйка гостиницы, а Ленский с Онегиным – постояльцы. Первая сцена разыграна как поздравления персонала начальнице. Обслуживающий персонал подпирает стены, а Ларина с Филипьевной занимают кресла. На зрителей с маленького экрана ч/б телевизора проецируется чемпионат фигурного катания, разумеется, под того Чайковского. После того как зал зааплодирует тройному тулупу, Лариной покажется, что это уже слишком, и она повернет ящик (а это именно ящик образца 70-х!) к себе. Тогда и начнется, собственно, «Евгений Онегин»: две дамочки будут вздыхать и ахать, следя за очередными номерами произвольной программы. Чайковский же весь растащен на номера, почему же увертюре к «Онегину» не сыграть такой же роли? И тем не менее предположить, что там, на повернутом на сцену экране, страдает какой-нибудь однополый дуэт, – в контексте 70-х было бы все-таки верхом абсурда.

Так и во всем спектакле – героическое желание превратить наконец «Онегина» в гей-оперу разбивается у Варликовского о чуть ли не сентиментальную ностальгию по 70-м. Не говоря уже о батниках и платьях-трапециях – но и сладкологолосие тогдашней эстрады, тогдашний фольк и тогдашнее ретро становятся «полем для отсылок» для арий, дуэтов и хоров, как правило, сопровождаемых дискотечными танцами. Отсылок, упаси боже, не в музыкальном плане (дирижер все-таки Кент Нагано). Но сестры Ларины, вертящие микрофонами во время своего дуэта, – немножко как из Фридрихштадтпаласа. А мсье Трике – немножко как Карел Готт. Ольга (Елена Максимова) сошла со страниц «Бурды»: преподносит детскость как стиль. Менее понятно, однако, куда целят Онегин с Ленским. Первый – с рыжими бакенбардами, второй носится с гитарой, но всего этого как-то мало, чтобы понять, что они делают в этом времени. И тем более мало, чтобы это время, кроме эпохи «Бурды» и Фридрихштадтпаласа, предстало еще и эпохой драматических «выходов из чулана» – гомосексуального, надо понимать, чулана. То есть тем, на что намекает главная в концепции Варликовского сцена – дуэли, прочитанной как любовное признание Ленского Онегину. За которое Онегин – по Варликовскому, не желающий принять своей гомосексуальности – Ленского и пристреливает (более того, продолжает затем маниакально прицеливаться к ковбойским парочкам, кружащим вокруг него в следующей тут без всякого перерыва сцене бала).

Однако беда в том, что этого Онегина вообще никуда не тянет. У Микаэля Фолле получился колоритный бюргер, которого после страстных нападок Татьяны интересует прежде всего состояние собственной укладки.

Вся романтика оказалась уделом Татьяны. О чем, конечно, особенно сокрушаться не стоит, ведь Татьяна в этом спектакле – Ольга Гурякова. Свидетелей ее – более чем десятилетней давности – московского дебюта спешим уверить, что Гурякова, как никогда, убедительна в роли впечатлительного долговязого подростка, а ее теплый, необычайно подвижный голос восполняет эмоциональный дефицит этого спектакля. Это не значит, что Гурякова перетягивает одеяло на себя: она вполне вписывается в общую концепцию, согласно которой Татьяна, пусть и странная чудачка, – не изгой, не выдающаяся личность, ни Ольге, ни «душенькам-подруженькам» не противопоставлена. Татьяна в этом спектакле – не столько исключительная женщина, сколько представительница женского рода вообще. Женщин, которым простительны страстные излияния, ребячество, которым культура уже позволила быть эмоциональными, сверхэмоциональными и страдать от любви. Если Варликовский именно такого контраста добивался, делая героев-мужчин столь закрытыми (дескать, язык чувств для мужчин не выработан, более того, запрещен), – то ему это вполне удалось. Только опять же – музыка Чайковского дорога тем, что ломает это клише. И с этим надо было бы как-то посчитаться.

Мюнхен