Марина Гайкович
Наталия Гутман готова репетировать даже то, что давно уже знает наизусть.
Фото Александра Шалгина (НГ-фото)
С 13 по 23 ноября в крупнейших концертных залах Москвы в восьмой раз проходит фестиваль «Памяти великого артиста. Посвящение Олегу Кагану». В этот раз Элисо Вирсаладзе играет Бетховена, Виктор Третьяков – Бруха, эстонский ансамбль Hortus musicus, как всегда, готовит что-то новое, Юрий Башмет исполнит «Стикс» Канчели, а Юлиан Рахлин, Миша Майский и Максим Рысанов в день рождения Олега Кагана (21 ноября) представят Гольдберг-вариации Баха в переложении для струнного трио. Вместе с Московской филармонией фестиваль организует вдова скрипача, виолончелистка Наталия Гутман. Она неохотно общается с прессой, но для «НГ» сделала исключение: мы беседуем за полчаса до ее отъезда в аэропорт.
– Наталия Григорьевна, куда летите? На Западе вы играете так же много, как в России?
– Я пыталась как-то подсчитать, но у меня не получалось. Безумно много получается. Мои предстоящие концерты разбросаны – один в Швейцарии, где я играю концерт Элгара, который буду играть в Москве на закрытии фестиваля, потом мы три дня репетируем с Элисо Вирсаладзе и едем играть в Лондон сонаты Бетховена. Бетховен для меня – один из самых гениальных людей в искусстве вообще. Еще один концерт играю в Греции. Сами перелеты очень утомительны, я, наверное, могу сравниться со стюардессой по количеству полетов.
– Один известный музыкант сказал, что надо заниматься первые лет десять-двадцать, в течение которых приобретается мастерство, а потом можно ничего не бояться: вспомнить текст накануне концерта, и все в порядке...
– Это все страшно индивидуально. Но в принципе опасно считать, что надо только размять пальцы и пойти играть. Это могут позволить себе, может быть, пианисты, у них огромное количество литературы для фортепиано и поэтому нет эмоционального застоя. Виолончельный репертуар беден по сравнению с фортепиано. Играть одно и то же в течение всей жизни – пять сонат Бетховена, две сонаты Брамса, одна соната Шопена, одна Рахманинова и остальное уже не на таком гениальном уровне – это немного. Если не обновлять внутри себя отношения к этому и не работать время от времени над сочинением словно сначала, как будто первый раз подходишь, не пытаться заново услышать, заново что-то почувствовать – без этого просто скука и для исполнителя, и для публики.
– Скудностью репертуара вызван ваш интерес к современной музыке?
– Конечно. Виолончелисты хватают все, что интересно.
– Для вас написано не одно сочинение. Есть ли новые?
– Последнее сочинение было написано год назад, я до сих пор его не сыграла, к сожалению. Это большая соната для виолончели и фортепиано польского композитора Кшиштофа Майера, надеюсь в мае ее сыграть в Малом зале консерватории. Много ли вообще для меня написали? Денисов писал для меня в свои молодые годы, Владимир Тарнопольский сочинил пьесу памяти Олега, Губайдулина написала для нас с Олегом двойную сонату. Я не могу сказать, что для меня писали уж очень много. Но я считаю, что даже если бы только одно сочинение было, я была бы уже благодарна. На мой взгляд, две гениальные вещи – это концерт Шнитке и его соната. Я благодарна судьбе, что есть эти два сочинения.
– Вы исполняете много наисложнейшей современной музыки. А считаете ли вы себя продвинутым в техническом плане человеком?
– Абсолютно не продвинута. Хотя меня затягивает, когда я вижу магазины с электроникой, я просто иду как на что-то волшебное. Стою, ничего не понимаю и поражаюсь, как это все потрясающе. Даже иногда покупаю какой-нибудь аппаратик, который долго лежит и перестает работать уже из-за старости. Меня, с одной стороны, тянет к этому, с другой – я ничего не умею делать. Я освоила только международные телефонные разговоры по Скайпу. Машины у меня нет, я езжу на троллейбусе. Я отсталая абсолютно.
– У вас свой класс в Московской консерватории, а в Европе вы преподаете?
– В Москве у меня небольшой класс. Я преподавала в Штутгартской консерватории, но ушла, потому что не справляюсь. Преподаю в форме мастер-классов в итальянской школе около Флоренции. Отбираю себе класс на весь учебный год и приезжаю туда четыре раза, то есть в течение года занимаюсь с одними и теми же студентами. Мне эта система нравится, а кроме того, там еще и очень красиво.
Средний уровень инструменталистов сильно вырос. Технический прогресс не только в индустрии, он и в технике исполнительства тоже. Но проблематично содержание. Все процессы в жизни ускорились, нет покоя для осмысления чего-либо. Я думаю, причина и в том, что слишком мало звучат те музыканты, которых можно было считать критерием для всех времен. Рихтер, Ростропович, Ойстрах – на их концертах действительно можно было учиться. Увидеть, что еще приходит помимо точного исполнения текста, ведь это, собственно, и есть исполнительство... Их не так давно не стало, и я поражаюсь тому, молодежь словно их не знает. Да, были, да, что-то слышали┘ Это регулярно должно звучать, впитываться новым поколением. Все время забывают, что качество населения идет от духовного развития человека, а не только от информационного насыщения.
– Ваш ученик Александр Бузлов получил вторую премию на Конкурсе Чайковского. Многие были не согласны с жюри и считали, что он достоин первой премии...
– У меня есть определенное мнение на этот счет, но я не хочу разводить дискуссию, после драки кулаками не машут. Я не участвовала в этой драке. Скажу только, что я не очень согласна с тем, что можно нарушать правила всех международных конкурсов, где нельзя менять буквально ни одной ноты (будущему лауреату первой премии и ученику председателя жюри Сергею Антонову было позволено заменить одно сочинение в финальном туре. – «НГ»), я думаю, что ситуацию можно было решить как-то иначе. А выступлением моего ученика я довольна. Он очень вырос и, к счастью, продолжает беспрерывно играть, его часто берет Госоркестр в поездки. Сейчас, например, он гастролирует в Америке. Я надеюсь, что он вырастет в большого музыканта.
– Переходя от Конкурса имени Чайковского к Конкурсу имени Рихтера, одним из инициаторов которого вы являетесь. Насколько сложно организовать подобное мероприятие?
– Собственно, в организации я участвую мало. От Элисо Вирсаладзе слышу, как дело двигается. Конкурс состоится в июне. Как и в прошлый раз, в жюри будут не только пианисты, но среди пианистов в жюри не будет тех, кто где-нибудь преподает, только исполнители. Элисо опять попросила, чтобы я была в жюри. Вы знаете, я с удовольствием это делаю, я обожаю фортепианную музыку и бесконечность репертуара для фортепиано. Конкурс имени Рихтера в этом плане совершенно особенный, это будто сольные концерты. Это и было нашей целью. Мы знаем отлично, что Рихтер ненавидел конкурсы, участвовал только один раз в своей жизни, под давлением.
– Этим изменением в качестве членов жюри вы попытаетесь уйти от того, чтобы не лоббировали интересы учеников. Думаете, получится? Ведь часто так бывает, что пианисты не преподают официально, но дают мастер-классы, у них прослушиваются┘
– Ну да, но все-таки будет открытое обсуждение, голосование, мы не просто ставим баллы. Все же это еще одна попытка достичь большей объективности. Надеюсь, получится в большей степени, чем на других конкурсах.
– Вы не только сделали исполнительскую карьеру, но и сумели воспитать троих детей. Как вам удалось сохранить исполнительскую форму и не выпасть из обоймы?
– Я плохая мать.
– Верится с трудом.
– Почему? Конечно, я не та мать, которая следила за каждым шагом своих детей. Было очень сложно. Но дети мои терпеливые. У меня было с ними больше телефонное общение. Конечно, это постоянный контроль по телефону через тех, кто мне помогал. А помогали мамы – Олега и моя. Но выросли ребятки хорошие. Все трое музыканты, скрипачи, и двое из них, кстати, будут участвовать в фестивале.
