Темная сторона закона

В Москву на фестиваль Territoria, который проходит при поддержке администрации президента и Федерального агентства по культуре и кинематографии, известный итальянский авангардист Ромео Кастеллуччи привез свой спектакль из цикла Tragedia Endogonidia (то есть «Трагедия, рождающаяся изнутри») – цикл из десяти спектаклей-эпизодов, соответствующих европейским городам, сопродюсерам постановок, осуществленных в 2002-м. Это были: Авиньон (Авиньонский фестиваль 2002 года), Берлин, Брюссель, Берген, Лондон, Париж, Рим, Страсбург, Марсель.

Негритянка моет мраморный пол до бессмысленной белизны. Дается занавес. Новая картина: младенец, сидящий на полу, самый настоящий, с соской во рту, огромными влажными испуганными глазенками-черносливами смотрит в зал. Сначала с любопытством, потом со страхом, а потом и вовсе начинает кукситься и плакать. Падает, ударяется о мраморный пол. Зал вздрагивает. Опять занавес. Опять новая картина. Милиционер выливает из пластиковой бутылки литр густой красной жидкости. Полуголого человека избивают стражи порядка дубинками. Его вываливают в луже крови. Удары сопровождает особый звук, равнодушный к телу. Избиение – для милиционеров дело заурядное. Бьют без садистской радости, как забивали бы свинью. Мы долго не видим лица жертвы, но когда окровавленное тело стражи порядка усаживают на стул для дальнейших истязаний, мы видим не лицо, а маску. Эта маска вылепилась из милицейского усердия над телом человека. Лицо умыто запекшейся кровью. Сомкнутые веки, губы разбухли от побоев. Перед нами уже не человек, но еще не труп. Неутомимые представители закона заворачивают жертву в пластиковый черный пакет, который в судорогах колышется. Из этого мусорного полиэтилена долетает бормотание молитвы: «Бо-го-ро-дица┘ Бо-го-ро-дица┘». Зал вздрагивает. Снова занавес.

Перед авансценой проходит мальчик в странном «рогатом» цилиндре, с тростью – то ли персонаж мрачной сказки, то ли мираж, видение умирающего, то ли он сам в детстве. Кастеллуччи открыт образам, которые приходят к нам из снов, гнездятся в потаенных уголках памяти. У стареющей феи, одетой во все черное, во рту нитка. За нее тянет мальчик. На тарелку падает вырванный зуб. Струя багровой крови течет по ее подбородку. Длинные волосы дамы в черном клочками падают на пол. На наших глазах она лысеет. Появляется еще одна женщина. Из пакета вываливает живую печень. Эта мрачная тройка тащит на веревке упакованное тело жертвы вместе с куском мяса. Занавес.

Вот голый бородатый старик с безумными от страха и ужаса глазами, одетый в женский открытый купальник, в домашних шлепанцах, украшенных цветочками, проходит через сцену. Этот человек пытается найти выход из мраморной камеры, но не находит. Он надевает на себя одну за другой одежки, в том числе белый таллит, в который раввины облачаются для утренней молитвы, а поверх всего – милицейскую форму. Милиционеры приставляют старика к висящим кольцам. Тело старика беспомощно болтается. Он еще раз появится в спектакле у больничной кровати, застеленной в той же степени аккуратно, как и равнодушно, которую старик медленно расстелет, ляжет, укроется с головой. Одеяло укроет тело. Мы видим его контуры, чувствуем, что оно еще живое, но на наших глазах тело истлевает. Это как бы скульптура Родена на наших глазах снова превратилась в кусок мрамора. Под одеялом уже нет никого. Кровать снова ровненько застелена и ожидает нового пациента.

Ромео Кастеллуччи привез в Москву спектакль, который, по его словам, обращает взор на темную сторону закона. Он полагает, что события спектакля могут произойти в любом современном городе вне зависимости от его масштабов, традиций. Однако социум для Кастеллуччи лишь повод, чтобы осмыслить трагическое бытие. Современные ужасы насилия со столь шокирующими средствами призваны осознать, насколько трагично бытие, в котором человек рождается, чтобы умереть. Свое понимание трагизма Кастеллуччи разворачивает в мистериальном пространстве, в котором в центре его внимания пусть обезличенная, но жертва соотносится с судьбой человека как такового. Трагедия человека начинается у Кастеллуччи с момента его появления на свет. Мир усиливает это состояние одиночества в вечности, и загадка так и остается мрачным вопросом без ответа. Перефразируя чеховские слова, герои спектакля Кастеллуччи могли бы сказать, хотя они не говорят: «Зачем мы живем, зачем мы напрасно страдаем?».