Марина Гайкович
Искусство не терпит ритуала. Так считает Родион Щедрин.
Фото Григорий Тамбулова (НГ-фото)
Родион Щедрин приехал в Москву на открытие фестиваля, посвященного его 75-летию. Основная часть концертов пройдет, правда, в декабре. Но самый важный для композитора – 30 сентября, когда впервые в Москве будет исполнена его опера для концертной сцены «Очарованный странник». Щедрин из суеверия не говорит о планах, зато рассказывает истории в духе Лескова. На Ленинградке, говорит, тоннель копают. Дело, конечно, хорошее, только вот какими силами: шестеро мужиков с лопатами, один – с ведром. Если прислушаться к тому, что они при этом говорят, – чистый Лесков получается.
– Родион Константинович, вы повлияли на выбор сочинений, которые прозвучат на фестивале?
– Это был выбор исполнителей. Единственное мое жгучее желание – чтобы был «Очарованный странник», потому что это сочинение не могло быть исполнено после премьеры в течение трех лет, мировые права на исполнение принадлежали Нью-Йорку. Я ждал, пока истекут эти три года, и мечтал, чтобы «Очарованный странник» прозвучал в России.
– То есть кроме мировой премьеры в Нью-Йорке и российской, которая прошла летом в Санкт-Петербурге, «Очарованный странник» больше нигде не звучал?
– Права истекли в декабре 2005-го, после этого были предложения исполнить, но они меня не устроили. У организаторов не было возможностей для полноценного исполнения, там были бы какие-то компромиссы. Не было бы народных инструментов, например. Деньги, деньги, деньги. Soldi, soldi, soldi┘
– Две оперы для концертной сцены – «Очарованный странник» и «Боярыня Морозова» по жанру, по содержанию могли бы быть дилогией. У вас нет мысли претворить ее в трилогию?
– У меня много есть еще мечтаний, но всегда нужен толчок, молния, которая внезапно сверкнет и вдруг осветит тебе пути к осуществлению этой мечты. Мне ни о чем не хотелось бы говорить конкретно, единственное, что скажу, – если Господь Бог будет милостив ко мне и даст мне еще жизни, то голова у меня есть, заказы тоже, может быть, даже больше, чем я смогу осуществить, – так что посмотрим. Но несколько сюжетов есть. Они ждут своего часа, а возможно, часа кого-то другого.
– Жанр оперы для концертной сцены означает, что вы сознательно стараетесь уберечь свои сочинения от режиссерского произвола?
– После того как что-то выходит из-под твоего пера, уже ничьего произвола избежать нельзя. Дитя ушло в мир, и каждый делает с ним все, что хочет. Я, например, видел постановку «Кармен-сюиты», где Кармен был мужчина, а Хозе – женщина. И ничего против этого я поделать не могу. Или, кстати, замечательная постановка Никиты Долгушина, где Тореадор – это портрет, грубо говоря, модного рокового певца, в которого все влюбляются просто по портрету. От режиссерского произвола уберечься нельзя, даже великие классики его не избежали. Я считаю, что это, с одной стороны, веяние времени, с другой – влияние экономических трудностей, которые переживает земля. Цены скачут, люди беднеют. Мы приезжаем в Мюнхен, где снимаем квартиру, пройдем по двум близлежащим улицам, и что мы видим? Масса маленьких магазинов, ресторанчиков закрылось – люди не выдерживают экономических сложностей. Люди стали бояться покупать. Умные, хитрые и бережливые немцы выжидают, по магазинам не ходят.
– Я была поражена, когда в Мюнхене нищих на улице увидела.
– Да где угодно. Вы сходите в Английский сад и увидите, что там масса людей спит. Вот маленькая история. Мы только что были в Мадриде.
– Майя Михайловна танцевала┘
– Да, Майя Михайловна танцевала, был большой гала в ее честь, так же как и в других городах мира. Так вот, дошла очередь до Мадрида. Там очень много попрошаек, и, услышав, что мы говорим по-русски, к нам подошел человек и попросил один евро. Мы разговорились. Оказалось, что он родился на Байкале, его родители немцы и в детстве семья уехала в Германию. Я перешел с ним на немецкий, и он мне рассказал свою историю – еще один лесковский сюжет. Он со своей подружкой поехал в Мадрид, и здесь его обокрали. Ни денег, ни документов. Ночует в парке. Я спрашиваю его – неужели вы не хотите попытаться что-то сделать и вернуться в Германию? Но для того чтобы восстановить паспорт, нужно заплатить 92 евро. Я дал ему 100 евро и сказал: «Идите прямо сейчас в немецкое посольство и сделайте себе новый паспорт». Майя Михайловна, конечно, сказала, что он тут же вместо посольства пойдет в ближайшую забегаловку и пропьет эти сто евро.
– Получается, что вы человек сентиментальный, Майя Михайловна – практичный.
– Нет, она полностью на моей стороне: ты бы, говорит, с ним вместе пошел. Просто я дал ему крошечный шанс что-то в своей жизни наладить, я ему поверил. Внешность у него была располагающая – типичный немец, с немецкой ментальностью, не пьяный, знаете, такой немножко Зигфрид.
– Только что на пресс-конференции вы сказали, что, по вашему мнению, Алексей Ратманский в Большом театре – это тот редкий случай, когда нужный человек находится на нужном месте.
– Да, я так считаю. То, что в Лондоне сейчас признали лучшей балетной труппой труппу Большого, а его – лучшим балетмейстером, – уже это одно говорит само за себя. Англичан так пленить сложно. Он имел огромный успех в Нью-Йорке, триумфально поставил «Анну Каренину» в Стокгольме, Хельсинки, Вильнюсе. У него мировое признание, поэтому, я думаю, с его приходом наконец балет Большого может конкурировать с Мариинским. Большому театру подходят большие, крупные в художественном плане личности, а он таковой и является.
– Дмитрий Черняков, имя которого сегодня также звучало на пресс-конференции, сказал в одном интервью, что хотел бы поставить открытие или закрытие Олимпиады. А вы хотели бы стать автором музыки?
– Вы знаете, нет. Несмотря на то что я очень люблю спорт и считаю, что следующее после искусства – это спорт. Потому что это была бы прикладная музыка. Я думаю, что и тому же Чернякову не дали бы сделать то, что он хочет. Ведь там есть много тысяч ограничений. Я помню, как Юрия Любимова пригласили ставить правительственный концерт в Кремлевском Дворце съездов. Он там начал кидать такие идеи, что кончилось это ничем. Потому что там должен быть определенный ритуал. Для художника это значит либо не быть самим собой, либо порвать все и уйти.
