Ася Кравченко Сначала Алексей Попогребский вместе с Борисом Хлебниковым снял «Коктебель». Фильм имел большой успех, и их сразу стали считать тандемом. А они – раз – и каждый пошел по своей дорожке. Хлебников снял грустную абсурдистскую комедию «Свободное плавание», Попогребский через какое-то время – мелодраму «Простые вещи». Тоже грустную, веселую, с хорошими актерами. На последнем «Кинотавре» фильм признали лучшим. Скоро «Простые вещи» выйдут в прокат, а сегодня Алексей Попогребский отвечает на вопросы обозревателя «НГ».
– Алексей, со студенческих времен было известно, что Попогребский говорит одно, делает другое, а хочет третьего. Кино – последняя остановка?
– Наверное. Мне кажется, что я ни к чему другому не способен.
– После фильма Серебренникова «Изображая жертву» всем стало известно, где находится российское кино.
– Я давно там не бывал. Там, куда Серебренников загнал кино. Мне кажется, говорить, что российское кино провинциально, – провинциализм в квадрате. В этом году снимается порядка 200 фильмов. В прошлом было больше сотни. Другой вопрос: сколько мы из них видим?
– Но все-таки почему мы смотрим российское кино и первое ощущение – чернуха? Я вижу наши российские дворы, и сразу наваливается тоска.
– У меня такого ощущения не возникает. Оно возникает, видимо, у тебя.
– Наверное. Но мне кажется, мы уже как-то перекушали реализма. И когда у тебя в «Коктебеле» мальчик или главный герой в «Простых вещах» матерятся...
– В «Простых вещах» нет мата. Там на фонограмме «ать». Ты сама достраиваешь.
– Провокация чистой воды.
– А что касается реализма, то я его не перекушал. Мне интересно как раз реалистичное, документальное, вязкое кино.
– Тогда скажи, почему наши женщины недовольны своими мужьями?
– Ты у меня спрашиваешь? Понятия не имею. Но, понимаешь, для того чтобы была хоть какая-то драматургия, кто-то должен быть чем-то недоволен. Должна быть интрига. Про то, что у всех все благополучно, ни писать, ни снимать неинтересно. «Все счастливые семьи счастливы одинаково».
– Зачем ты перенес действие в Питер? Не осталось в Москве твоих мест?
– «Простые вещи» – не московская история. Она происходит в городе-миллионнике, но не в метрополии. Более того, когда я начал подыскивать натуру в Питере, понял, что не буду выпячивать, что это Питер. Районы, которые мы снимали в Питере, – мой любимый район Коломны, – это модель. Там есть ощущение типичного российского города, довольно крупного, но не метрополии.
Кроме того, я принципиально не хочу снимать в Москве. Мне не нравится этот режим: просыпаешься в собственной кровати, встаешь, из дома идешь на работу, отработал, возвращаешься домой. Мне кажется, что свое кино должно сниматься методом выпадения из жизни. И тебя, и группы. В Москве собрать группу вовремя практически нереально. Когда же ты в экспедиции, все живут более или менее вместе, более или менее в общем режиме. Другой режим существования. Поэтому следующий фильм я буду снимать на Чукотке.
– Что хорошего осталось за кадром?
– Сначала я хотел провести многозначительную символическую линию. Но потом погнал символизм пинками. Все-таки фильм называется «Простые вещи».
– Ну а если выйти на уровень притчи?
– Ненавижу притчи! Люблю кино про конкретных людей. Условно обобщенные фигуры, про которых даже непонятно, как они в туалет ходят, которые существуют только для того, чтобы сделать из них какую-то комбинацию, чтобы за них эта комбинация говорила? Они мне не интересны. Весь метаплан, который кто-то видит и в «Коктебеле», и в «Простых вещах», – я вас поздравляю, но я к этому не причастен.
– Почему твой герой ездит с правым рулем?
– Потому что у него иномарка, но подешевле. «Жигуль» он себе уже не купит, но денег хватило только на праворульку. Вещи – ключ ко всему. Помимо артистов мы выбирали и говорящие вещи. Кстати, о том, что осталось за кадром. Действие происходило в московской квартире знакомого художника, а у соседки был штаб, где заседал Леонид Сергеевич Броневой. В перерывах он рассказывал и о съемках «Семнадцати мгновений весны», и о «Покровских воротах», и о «Полетах во сне и наяву», и о жизни театра. У меня, к сожалению, не было возможности все это послушать – я распедаливал действие на площадке. А в это время в Леонида Сергеевича влюбилась вся труппа. Когда у нас была вечеринка по поводу закрытия, бригадир осветителей подошел к нему и сказал: «Мне приходилось работать на разных фильмах, с разными артистами, но так душевно, как с вами, еще никогда не было». Признание бригадира-осветителя дорогого стоит. Мне кажется, Леонид Сергеевич тоже был тронут. За кадром осталось много чего. Видели бы вы нашу операторскую группу после того, как пять дублей подряд Пускепалис прыскал кефиром. Они были хороши, все в кефире.
– Это кто-нибудь снимал?
– У нас не было ни фотографа на площадке, ни фильма о фильме. Реальные интерьеры, в них и так тесно. Впрочем, мне совершенно не хотелось, чтобы кто-то втирался с фотоаппаратом или камерой. Кроме того, мне хотелось максимально стереть границу между съемками и не съемками. Чтобы не было такого: актер раз – и входит в кадр.
– Хлопушки не было?
– Хлопушка технологически необходима. Но иногда я просто говорил: «Поехали».
– Твоя кандидатская была, кажется, про смысл жизни. Почему ты бросил ее писать? Нашел, что ли, смысл?
– Для того чтобы заниматься подобной темой, надо быть одержимым. А усидчивости мне никогда не хватало. Мне стало понятно, что я не сделаю работу. А это знаешь что такое? (Достает из сумки длинную кость, завернутую в тряпочку). Это подарок Хлебникову – хрен моржовый. Единственное млекопитающее, у которого там кость. Я его сам добыл.
