Банзай, перестройка!

До нынешнего года фасад Большого Дворца украшали «золотые» львы, целое стадо, 63 особи – по одному на год. Львы были, конечно, золотыми лишь образно, метафорически, а сделаны были они из плотного картона, покрашенного золотистой краской. Эта шеренга царей зверей настраивала на серьезный лад и была своего рода брендом Венецианского фестиваля.

Нынче бренд поменяли, и на месте зверей появился огромный шар, пробивший стену Большого Дворца, – символ скорой «перестройки». Через три года на месте Дворца обещают вырастить другое здание, современнее и краше. Но публика уже заранее скучает по массивному, не слишком, правда, красивому, Дворцу, служившему прибежищем киноманов со всего мира в течение многих лет. А львов разбросали по всей фестивальной зоне, группами и поодиночке. Они встречаются порой в самых неожиданных местах, словно выскакивая навстречу то откуда-нибудь из-за поворота, то из-под лестницы, будто призраки неупокоившихся душ.

Венеция словно закаляется в преддверии жесткой конкуренции с Римским фестивалем, идя на поводу у требований реальности, – отсюда и новое здание, и учреждение «голубого» приза. Но это, согласитесь, антураж. Ездят на фестивали все-таки не посмотреть на новое здание и на лауреатов нового однополого «льва». Все-таки во всякой фестивальной конкуренции главным оружием было и останется кино. По этой части с Венецией соперничать пока трудно любому смотру, даже имеющему длинную почтенную историю.

Если в Берлине кино шествует об руку с политкорректностью, а в Каннах – с гламуром, блеском и треском, то кино в Венеции пребывает в гордом одиночестве. Кроме как смотреть кино, делать здесь особо нечего. Но учитывая, что в среднем на фестивале показывают в день 40 фильмов, заскучать трудно. Даже если смотреть только основные программы – конкурсную, официальную внеконкурсную и «Горизонты», это уже пять фильмов в день, что составляет десять часов просмотра. Что отличает венецианский конкурс от любого другого, так это неслучайность подбора фильмов. Практически никогда не возникает ситуации, при которой хочется взметнуть брови в недоумении: «Как этот фильм сюда попал?».

Например, французский классик Эрик Ромер трансформировал средневековую легенду о пасторальной любви в фильме «Любовь Астрии и Селадона» в оживший гобелен. Он правильно рассудил, что экранизировать легенды всерьез – занятие пустое. И в его руках страсти далеких предков становятся тем орудием, благодаря которому мэтр пародирует сразу все мыльные оперы на тему «любовь – кровь».

Словно сам этого не ожидая, уходит в пародийность и Такеши Китано в «Да здравствует режиссер!». Хотя, может, надо оставить в названии слово «банзай»? Герой Китано снимает один сюжет в разных жанрах и постепенно создает их мешанину.

Переполненный зал на показе фильма Кена Лоуча «Это свободный мир» лишний раз доказывает: каких бы взглядов ни придерживался художник, если он ответственно относится к своему таланту, к каждому сказанному им слову, если он не спекулирует, не пытается манипулировать умами с помощью своих произведений, любой его посыл будет воспринят по крайней мере с уважением. Фильмы Лоуча довольно тяжеловесные, и их марксистский пафос иногда сильно выбивается из общего либерального ритма. Если пафос гол и одинок – он смешон. Если же он облачен в добротные одежды индивидуального покроя, как у Лоуча, он становится лишь важной составляющей художественного произведения.

Венеция