Алексей Мокроусов
Волшебный лес «Сна в летнюю ночь» без эльфов непредставим даже в цюрихском театре.
Фото Reuters
В этом году на двух австрийских фестивалях скорее случайно, чем специально сошлись две постановки шекспировского «Сна в летнюю ночь». В Брегенце показывают спектакль гамбургского театра «Талиа», в Зальцбурге – совместную постановку фестиваля и цюрихского театра драмы.
Немецкий «Сон» уже известен критикам и театралам – более года он идет в Гамбурге при неизменных аплодисментах. Российскому зрителю известна режиссер спектакля Йоринде Дрёзе – год назад в Москву на фестиваль Малого театра привозили ее «Эффи Брист». Несмотря на полупустой зал Малого (или благодаря этому?), на сцене творилось настоящее театральное чудо, когда старинный текст оборачивался историей о нашей жизни. Лессинг в интерпретации Дрёзе был субтилен и макабричен одновременно; это редкий случай осовременивания классики через психологическое прочтение, а не только внешние атрибуты.
В Шекспире «Талии» тоже хватает современности и на уровне сценографии с костюмами (художник Сюзанна Шубот), и на уровне игр с языком. Персонажи часто переходят на английский, реалии XXI века присутствуют здесь в виде социальных аллюзий или прямых указаний на наши дни, да и вся атмосфера происходящего скорее деловая, чем волшебная. Разве что под финал первого акта сценический воздух начинает сгущаться вплоть до фантасмагорического, но происходит это недолго.
Хотя в «Сне» Дрёзе много действительно смешных моментов, спектакль выглядит скорее идеально сбалансированным шоу. Оно не распадается на цепочку отдельных номеров, оставаясь художественным, а не эстрадным актом, но в целом не производит впечатления «мира в себе», чьи законы выглядят обязательно-универсальными в глазах зрителя. То ли полтора года для театрального хита – достаточный срок, чтобы превратиться в готовую отливку успеха, где уже не так важна предугадываемая реакция зала. То ли сама пьеса Шекспира в очередной раз прикидывается слишком простодушной, чтобы поддаться прочтению, хоть немного склонному к прямолинейности.
У Дрёзе едва ли не побочной линией становится «театр в театре» – тема, особенно важная для Шекспира. В «Сне» ей уделено особое внимание – практически весь второй акт отдан представлению группы самодеятельных актеров. В цюрихской постановке Кристиан Вайзе превращает ее в едва ли не смысловую кульминацию спектакля, а игра Михаеля Мэртенса, исполняющего роли ткача Основы и Пирама, становится бенефисом. Театральные штампы и нелепости выглядят здесь основой самого существования театра, где степень условности напрямую связана со зрительской доверчивостью к происходящему и к миру в целом.
Само действие оборачивается настоящим мультитеатром: здесь и танец, и акробатика, и метровые куклы, ведомые кукловодами (у эльфа Пэка появилась подружка, и это едва ли не самая популярная пара спектакля). Оптические радости смешаны в спектакле с тонко подобранным музыкальным оформлением, а группу эльфов исполняют семь танцоров – в общем, все предпосылки для полнокровного сказочного действия, замешанного на грусти от понимания человеческой природы. Все позитивное, вдохновляющее в «Сне» принадлежит случаю и судьбе, действию невидимых человеческому глазу сил. Все неуместное, нелепое и печальное происходит из-за слабости человеческого разума и неверности сердец. Но виноваты ли в этом люди, если их поступки подвластны неведомым им силам? Спасение в том, что герцога с его невестой и Титанию с Обероном играет одна пара актеров (в цюрихском спектакле блестящий дуэт Робера Хунгера-Бюлера и Коринны Кирхоф). В пересечении ролей проявляется внутренняя близость столь разных миров. Из-за этого происходящее хоть и не лишается оттенка балагана, но обнаруживает тот единый для обоих пространств стержень, что помогает даже пессимисту. Не говоря уже о том, как веселит оно оптимиста.
