Цеховое братство

«АРТСтрелка» заняла место фабрики «Красный Октябрь». Теперь туда можно пройти от храма Христа Спасителя по Патриаршему мосту.
Фото Сергея Приходько (НГ-фото)

Когда старый завод, занимающий стратегическое место в центре города, нельзя снести, фабричные цеха и склады пытаются приспособить под музеи, магазины или апартаменты.

Отжившие свой век промышленные площадки есть едва ли не в каждом относительно старом городе. На Западе снос промзон считается как минимум моветоном: даже если здание фабрики, построенное век назад, лишено безусловной архитектурной ценности, оно, как ни крути, давно вросло в городской ландшафт, а потому без него уже будет чего-то не хватать. В Англии и Соединенных Штатах, Франции и Германии индустриальный фасад может скрывать абсолютно что угодно: от студии знаменитого дизайнера до кинотеатра. В России (за редким исключением) в роли начинки выступают маленькие, плохо спланированные офисы или пыльные склады. Однако, как бы то ни было, конверсия промзон – признанный западный тренд – понемногу нащупывает себе путь в нашей стране. Пессимисты утверждают, что здесь всегда проще (а главное – дешевле) нанять команду взрывников и пару бульдозеров; оптимисты же напирают на культурные ценности – ведь проекты зданий многих заводов делали хорошие архитекторы, которые думали не только о рациональном размещении массивных заводских потрохов, но и об эстетической составляющей.

Разумеется, не каждый сразу готов признать раннеиндустриальные пейзажи заслуживающими внимания и тем более сохранения. Лучше всего об этом знают те, кто, живя рядом с бывшими фабричными кварталами, имеет привычку возвращаться домой за полночь. Но неприглядные ныне руины с ржавой колючей проволокой, торчащей во все стороны арматурой и стаями бродячих собак могут выглядеть очень презентабельно, когда само здание будет отремонтировано, собак отловят, а в заводских цехах расположатся кафе и бутики. Ведь стремление к чистой функциональности, как убедительно показал французский философ Жан Бодрийяр, свойственно лишь дикарям – они и не обременяют себя заботами о хранении исторических ценностей, ибо нож, сделанный сегодня, всегда лучше сделанного сто лет назад, ведь первый не трачен временем, а значит, острее. Цивилизовавшиеся двуногие прямоходящие обычно менее склонны избавляться от того, что представляет некую ценность, но уже не может использоваться так, как прежде.

Лучше всего об этом знают в Манчестере: теперь этот город знаменит главным образом лишь благодаря своей футбольной команде, но некогда слава тружеников кожаной сферы меркла перед популярностью местного текстиля. Как известно, за европейскую легкую промышленность уже давно отдуваются в Северной Африке и на юго-востоке Азии, а потому старинные манчестерские фабрики стояли пустыми, ветшая на глазах. Снести их – значило избавиться от всего исторического центра города. Вместо этого здания отремонтировали, а помещения перепланировали. Туда вселились клубы, рестораны, магазины, концертные залы: все вперемешку; англичане называют это mixed use (от англ. mixed – смешанный и to use – использовать).

«Фабрика» на фабрике

Впрочем, чаще всего на смену прому приходит искусство: производственные цеха без особых проблем адаптируются под экспозиционные площадки. Порой для этого перевоплощения достаточно лишь убрать заводское оборудование. Сложно сказать, кому первому пришла в голову такая идея, но еще в начале прошлого века некоторые европейские художники решились перенести свои мастерские на территорию пустующих фабрик. Причины просты. Во-первых, снимать фабричное помещение стоило много дешевле, чем арендовать пристойную мастерскую (не говоря уже о том, что нередко художники обретали вожделенные заводские цеха путем самозахвата). Во-вторых, места на фабриках было куда больше, нежели в самой вместительной мастерской: учитывая размеры объектов некоторых художников, это обстоятельство подчас приобретало решающее значение. Классическим примером (правда, относящимся к более позднему периоду времени) можно считать легендарную «Фабрику» Энди Уорхола.

Еще лучше известны музеи современного искусства, преображенные в результате конверсии промзон. Лондонская галерея Tate Modern – не что иное, как электростанция Bankside Power Station, «окультуренная» швейцарцами Жаком Херцогом и Пьером де Мейроном. От старого здания галереи (там выставляется классическое искусство) к Tate Modern ведет перекинувшийся через Темзу мост Millenium, построенный знаменитым английским архитектором сэром Норманном Фостером. Подобного рода эффект (но со ссылкой на то, что в России даже самые невинные и почти случайные совпадения часто приобретают форму гротеска) можно наблюдать и в нашей столице. На одном берегу Москва-реки стоит храм Христа Спасителя; на другой же берег, где находится «АРТСтрелка», можно попасть, пройдя по Патриаршему мосту.

Центр современного искусства «АРТСтрелка» расположился в бывших гаражах кондитерской фабрики «Красный Октябрь». В гаражах-галереях не очень тепло осенью и зимой, но это совершенно не отменяет того факта, что «АРТСтрелка» – одна из самых важных точек на московской художественной карте.

На полгода раньше «АРТСтрелки» – в конце 2004 года – открылся «Проект Fабрика», разместившийся на территории функционирующей фабрики технических бумаг «Октябрь». Новое здание Государственного центра современного искусства также плод конверсии: впрочем, от фабрики театральных осветительных приборов архитектор Михаил Хазанов оставил немного. Кроме того, стоит упомянуть центр дизайна ArtPlay, который в предыдущей своей инкарнации был текстильной фабрикой «Красная Роза», а также Московский газовый завод – в одном из газгольдеров разместились, например, Якут-галерея и студия дизайнера Дениса Симачева.

Однако самым масштабным конверсионным проектом считается арт-центр «Винзавод», занимающий обширные пространства близ Курского вокзала. До революции здесь находился пивзавод «Московская Бавария», затем его сменил Мосвинкомбинат. Автор проекта реставрации – Александр Бродский; архитектор не слишком сильно перекроил «Винзавод», во многих случаях оставил все как есть.

Возникновение первых лофтов – апартаментов в экс-заводских помещениях – было обусловлено примерно теми же сугубо прозаическими причинами, что и появление мастерских в пустующих цехах: много места и задешево. Пионерами жизни в лофтах также были художники – их ничуть не смущало отсутствие внутренних перегородок, которые могли бы разделить пространство на отдельные комнаты. А может быть, дело не в неприхотливости, а в художнической лени: мазнул краской там – очертил границы кухни, бросил ковер в углу – обозначилась гостиная. Было бы куда картины приткнуть, книги положить, да осталось бы место для танцпола.

Жизнь на складе

Долгое время лофты считались сугубо американским явлением: действительно, с одной стороны, заокеанское происхождение лофта – чистая условность, но, с другой стороны, в этом стереотипе есть зерно истины. Сама идея вольготной жизни на бывшем складе столь проста, что никто не пытается всерьез доказывать, что первые лофты появились на Манхэттене в 60-е годы ХХ века. Однако по-настоящему модными лофты сделали американские яппи пару десятков лет спустя: из очень дешевого жилья лофты быстро превратились в удивительно дорогое. Основной массе художников ничего не оставалось, кроме как собрать пожитки и уступить место людям не столь вдохновенным, но гораздо более кредитоспособным. Правда, яппи тоже знали, как вольготно жить в лофтах: к примеру, там, на полу, после тяжелого дня на Уолл-стрит можно раскатывать самые длинные в мире дорожки кокаина, ведь лофт площадью меньше 400 кв. м – уже не очень-то и лофт.

Многих удивляет, почему в Москве при большом числе весьма состоятельных людей до сих пор нет ни одного лофта. Дело в том, что лофт можно сделать не из каждого заводского помещения: важна его абсолютная экологическая безопасность (именно поэтому такое жилье стараются организовывать в бывших кондитерских и текстильных фабриках), а среди московских промзон не слишком много таких, где не было бы и намека на вредное производство. К тому же проще и выгоднее нарезать из фабричного цеха офисы и сдавать их до второго пришествия, чем возиться с такой эксклюзивной штукой, как лофт, которая, принимая во внимания спрос (и, как следствие, цены) на офисную недвижимость, в итоге оказывается не столь дорогой.

Перспективы лофтов в России выглядят сомнительными, но все же лофты здесь появятся. В первую очередь речь идет о фабрике «Красный Октябрь», из которой сделают первый отечественный mixed up с ресторанами, фитнес-центром, выставочными залами и, конечно же, лофтами.

Если же анализировать ситуацию в целом, небольшое (в обозримом будущем) число московских лофтов наверняка найдет своих владельцев, но для этих немногих уже отлиты наборы шпилек от всех кому не лень. Лофт предполагает определенный стиль жизни, а предполагаемый российский лофтовладелец довольно консервативен: надо полагать, тяга к сугубо мещанскому уюту – с его непременными атрибутами вроде кремовых занавесок и диванов цвета бордо – рано или поздно возьмет свое. К тому же лофт – жилище снобов, но можно ли считать снобом человека, по доброй воле (и без каких-то веских причин) поселившегося в двух шагах от Кремля, у храма Христа Спасителя за пазухой?

Вероятно, тем, кто сейчас обдумывает возможность купить лофт в Москве, стоит обратить внимание на другие города: Петербург или лучше всего старые текстильные города вроде Твери или Иваново, где не протолкнуться от краснокирпичного модерна, а промышленность уже лет сто «лежит». Обустройство лофта в провинции с ее вечно неделикатными, но в меру корыстолюбивыми чиновниками стало бы делом даже менее суетным, чем в столице – с навязчивым сервисом под ключ и космическими суммами затрат. Секретный лофт в небольшом заштатном городишке позволил бы приезжать туда отдохнуть в тиши и заодно примерить на себя какую-нибудь экзотическую маску: рабочего фабрики Саввы Морозова, американского поп-артиста, заводского сторожа или серийного убийцы (в голливудских триллерах они часто живут на заброшенных фабриках). Можно зажить другой – или даже двойной – жизнью.