Алексей Мокроусов Знаменитый Венский фестиваль (Wiener Festwochen) в этом году прошел под знаком Леоша Яначека. Концерты музыки его и его современников составили основу программы, а украшением ее стала яначековская опера по роману Достоевского «Из мертвого дома». Ради нее впервые за многие годы после байротского «Кольца нибелунга» (1976–1980) объединили усилия две европейских легенды – дирижер Пьер Булез и режиссер Патрик Шеро. Певцы Олаф Бер и Эрик Штоклоса поразили публику не меньше постановщиков.
Но главнее всех на Венском фестивале все же драматический театр. В этот раз царили основательные темы – от гомеровской «Одиссеи» до «Троянок» Еврипида. Боснийская режиссерша Айда Карич поставила их с корейскими актрисами. Действие перенесено в Азию времен Второй мировой войны: корейские девушки вынуждены сексуально обслуживать японских захватчиков. От античности до наших дней рукой подать: прихоти судьбы изучает онтологический проект датчанина Клауса Бека-Нильсена «Последний европеец». Несколько лет назад Бек-Нильсен стал известен после того, как публично уничтожил все свои документы гражданина и стал жить на улице обыкновенным бездомным – правда, под дружелюбным присмотром прессы. Вскоре радикализм искусства заставил его не просто покинуть семью, но и формально развестись с женой и даже объявить себя выбывшим из жизни навсегда. Бек-Нильсен издал посмертную биографию своего героя (1963–2001) и уже по ее материалам поставил «Последнего европейца». Занимательный, надо признать, кунстшюк, длящийся не один вечер и состоящий из концерта, перформанса, доклада и выставки.
В отличие от прошлых лет, когда в Вене не только показывал свои спектакли, но и ставил специально для австрийцев Евгений Гришковец, русская тема в этом году присутствовала скорее опосредованно – в виде рижского спектакля Алвиса Херманиса «Соня». Как и москвичи, венцы тоже полюбили Херманиса навеки, его «Долгая жизнь» два года назад пользовалась здесь просто-таки феерическим успехом. Не меньше восторга испытал и спектакль по рассказу Татьяны Толстой.
Программа этого года подвержена апокалипсическими настроениями – будь то семейная драма Бергмана «Сцены из супружеской жизни», перенесенная Яном Версвейвельдом на сцену усилиями двух театров – из Антверпена и Брюсселя, или большая шекспировская подборка. Она включает и комедию – Петер Цадек представил «Как вам угодно», это уже 21-й по счету шекспировский спектакль немецкого классика. А вот Леми Понифасио предложил публике действо на мотив «Бури» – удивительное сочетание танца и слова, только Шекспир звучит здесь на языке маори и таити. Главным же событием обещал стать «Король Лир» в режиссуре худрука венского фестиваля Люка Бонди. Но тот неожиданно поставил скучный спектакль. Актеры у него, конечно, порой на грани гениальности. Герт Фосс в заглавной роли или Биргит Минихмайр, играющая и Шута, и Корделию, – это события из разряда экстраординарных. Но интенданту фестиваля следовало бы проследить и за тем, чтобы исполнителей не забыли б еще снабдить режиссером. А так на сцене царит абсолютное доверие к тексту на фоне загадочного исчезновения постановщика в дальней кулисе. И даже то обстоятельство, что «Лира» специально заново перевели на немецкий (недавно питерский театр Додина ради своего спектакля тоже обратился к новому переводу), причем среди трех переводчиков значится и имя самого Бонди, ситуации не спасает.
Самой же спорной постановкой фестиваля оказался «Север» Франка Касторфа. Премьера его прошла в Вене, а в Берлине театр «Фольксбюне» представит его лишь осенью.
Касторфа регулярно приглашают на Фествохен. Он один из немногих режиссеров, кто в состоянии радикально разделить зал. Поклонников у него примерно как ненавистников – на «Севере» зал, изначально забитый под завязку, к концу трехчасового действия опустел наполовину. Причем более дорогой партер пустел с куда большей скоростью, чем галерка.
Оно и понятно: «Север» поставлен по последнему роману Луи-Фердинанда Селина, великого писателя и реформатора литературного языка, а по совместительству и главного французского коллаборациониста (он даже попал под суды после поражения нацизма). Роман его – сложная и блестящая парабола на тему примирения с уродливой действительностью. Страх перед русскими и Россией играет существенную роль в действе, замешанном на повышенных тонах, переходящих в крик, перемещениях вагона-товарняка, который крутят туда-сюда по сцене, и частых выстрелах из автомата. Выстрелы настолько аутентичны по своей громкости, что зрителям даже выдают беруши с просьбой быстро вставлять их по назначению, когда загорится красный цвет. Не все успевают реагировать рефлексом собаки Павлова, но досидевшим до финала это не портит общего впечатления. Затянутый и местами подчеркнуто нетеатральный спектакль чем-то напоминает ЖЖ в интернете: то же недоверие к традиционной форме высказывания. Но он обладает при этом завораживающей свободой, что позволяет покинуть его в любой момент – либо уж досидеть до конца, будто присутствуешь при опыте алхимика. Вроде бы и уверен, что не получится, но сама магия театрального колдовства важнее результата.
Так ли уж легко в конце концов разобраться с коллаборационистами всех времен – будь то парижские, легшие под немцев, или российские, обслуживавшие большевиков? Нежелание думать об этом выглядит куда более реалистичным объяснением для покидающей зал публики.
Вена
