Белый «черный человек» и его продукт

«Медиа как «черный человек» современного театра». Так назывался один из докладов конференции «Театр – территория террора», что прошла на фестивале «Контрапункт» в городе Щецин. Доклад так и не был прочитан, зато сам театр прочел зрителям не одну лекцию на ту же тему.

«Черный человек» преследует сегодня артистов театра. Успех «жертв медийной раскрутки» не дает спать спокойно. Тогда они берутся за его пародирование, как Левша за аглицкую блоху. То есть и мы так можем, только до нас еще не добрались продюсеры.

Так, двое парней из Люблина (Сцена Граффити) обрушили на публику каскад преображений: разыграли пьесу персонажей этак на двадцать («Камни в карманах» Джонс, режиссер Витт-Михаловский, приз публики). О том, как в ирландской деревне снимают голливудский фильм, а двое статистов мечтают сами стать киношниками. Дело тут, конечно, не в том, насколько актер способен мгновенно преобразиться то в капризную кинозвезду, а то в коверкающего слова американского режиссера. Дело в том, что статистам этим вообще не надо встречаться со звездой и с режиссером – эту встречу они сами могут разыграть между собой. Только если они разыграют ее между собой, то избегут унижения, восторжествуют над культурэксплуататорами.

Противостояние «медийному террору» интереснее подано в монодраме «Осторожно – злые собаки» (Арт-агентство ГРАМИ, режиссер Сегочинский). В основе текста – интервью с вдовой драматурга Ежи Шанявского. А разыгран он как пресс-конференция. Пожилая дама рассказывает складную историю своего романа, со вкусом упиваясь ролью celebrity, умело маскируя, что рассказ – это ответ журналистским нападкам. Ведь Аниту Шанявскую обвиняют в том, что она изолировала своего мужа от общества и на уединенной даче вовсю над ним измывалась. Только под конец героиня дает заглянуть в свое другое «я». Ранняя утрата родных, военная травма, отказ от своего артистического призвания – эти травмы проявлялись в иррациональных поступках, о которых, возвращаясь к своему почетному амплуа, героиня Рожнотовской может только сказать, что, возможно, они были.

Было или не было – вокруг этого вращается «История одного случая» (во Вроцлавском «Вспулчесном» пьесу Морган поставил Клийнстра). Преуспевающий Луциан в порядке шефства над неудачником Антони берет его в отпуск, где они встречают девушку, невероятно похожую на их погибшую подругу. Мечтатель и оптимист Антони хочет верить в то, что она – это и есть Она, а скептик и рационалист Луциан – не хочет. Друзья то и дело пересказывают новости со всех сторон света: случаи тотального невезения. Может ли бутерброд, падающий с небоскреба, убить насмерть? И так далее. Собственный случай – девушка, прыгающая на их глазах в воду, как бы исчезает в этих то ли вычитанных, то ли придуманных историях, становится столь же нереальным. Объектом для мастерского рассказа. И может быть, для мастерского пересказа. Спектакли «Осторожно – злые собаки» и «История одного случая» ввели тему, которую можно назвать «террором повествовательности»: рассказ, пересказ в сегодняшнем мире претендуют на статус первой реальности.

Фестиваль увенчала поездка в Берлин, в результате чего две главные премии «ушли на Запад».

Текст пьесы Равенхилла «Продукт», поставленный Остермайером в Шаубюне – это монолог кинорежиссера, предлагающего роль актрисе. Фильм – о терроризме, а сам спектакль – о тирании повествовательных клише. Сюжет фильма – метания западной женщины между цивилизацией хай-тек и «ножом и молитвенным ковриком» арабского мира – оказывается нужен лишь затем, чтобы вновь была воссоздана в своем патриархально-«первозданном» виде идеальная мужественность («араб») и идеальная женственность (поглощаемая, завороженная, зазомбированная им женщина). Сталкивая на сцене рассказывающего мужчину (Йорг Хартман) и молчащую женщину (Симона Кабст, которая молчит сначала внимательно, затем саркастически, в конце концов – издевательски), Остермайер подчеркивает, что у любых «продуктов» так называемого массового сознания есть свои авторы. Героиня Кабст молчит потому, что придумавший для нее фильм режиссер сам определяет, сам разыгрывает перед ней тот канон женственности, который она должна лишь повторить.

За молчащей женщиной Остермайера последовали три кричащие женщины Рене Поллеша (Фольксбюне). Анфан террибль немецкого театра, Поллеш изгоняет со сцены любую нарративность, любое проживание: его артисты кричат так и на такой скорости, что вышеупомянутые вещи становятся невозможны. Кроме того, Поллеш насыщает свои спектакли мыслями то Бодрийяра, то Фуко, а то и Лакана. В «Смерти практиканта» актрисы в длинных белых платьях, блуждая между фотографиями восточного Берлина, сыплют цитатами из американской феминистки Донны Хэрэуй. Хэрэуй сформулировала краеугольные постулаты феминисткой эпистемологии: объективная реальность – лишь производное от частных, ограниченных, позиционированных утверждений. «Смерть практиканта» от противного убедила жюри, что реальность все-таки существует, и, обрадовавшись, оно отдало Поллешу свой главный приз.

Щецин–Берлин