Наши не пляшут

Танцевальную программу «Золотой маски» завершили два моноспектакля из Челябинска: «Одри» (идея, композиция, фонограмма, видео – Ольга Пона, хореография и исполнение – Мария Грейф, Театр современного танца) и «Не соло» (Проект Владимира Голубева).

Он шел вдоль рампы. Вернее, вдоль линии, где должна бы быть рампа, ибо собственно рампы в Центре им. Вс. Мейерхольда нет. Шел медленно. То ли в задумчивости. То ли в недоумении. То ли просто оттого, что это был пожилой человек. Ту – чужую, – что раскланивалась на сцене, он не удостоил и взглядом. Вспоминал о другой. О той, что некогда так поразила. Одри. Воплощенная прелесть. Он, конечно, не Питер О’Тул, не Грегори Пек, не Кэри Грант. Но как было не влюбиться. Что они понимают – нынешние. Вот эта юная ню, что ломалась тут только что... И верно, ломалась. Выламывала тело и душу выворачивала наизнанку. А Одри┘ Она никогда не позволила бы себе. Такая сдержанная. Кто знает, что там бушевало внутри. А она – такая милая. Всегда с улыбкой. Правда, умерла страшно. И много страшного видела в жизни. Однако душу изломанную никому не открывала. Да и кому охота об этом думать. И он – почему задумался только сейчас?..

Он медленно шел вдоль рампы, которой нет. Он вспоминал молодость Одри. А зал аплодировал.

Свое «Не соло» Владимир Голубев начал с матерщины. На оригинальность не потянул (хотя откровенно претендовал: «Не нужно играть кого-то. Все роли уже заняты. Есть только твоя»), сейчас со сцены матерится даже ленивый. Эпатажа тоже не получилось, эпатировать сегодня скорее способен был бы великий и могучий во всем его истаявшем великолепии. Этого удовольствия артист публике не доставил, хотя говорил много. О том, что самый ужасный вопрос для настоящего мужика – кто ты. О том, как, идучи с сенокоса, переходил реку, увидел в воде рыбу и, попытавшись насадить ее на ручку косы, лезвием начисто снес себе башку, а после просил мать эту самую голову похоронить. Еще о том, сколько есть у человека «психофизических состояний». И все было бы прекрасно. Но, подпав под неодолимое влияние Евгения Гришковца, Владимир Голубев пока, похоже, не понял главного. Интимнейшие из интимных, откровеннейшие из откровенных истории Гришковца – блистательный ТЕАТР. Не обман. Напротив, самая что ни на есть правдивая правда (что может быть правдивее истинного театра?). Как классный специалист Гришковец устраивает род психотерапевтического сеанса для зала, но не для себя. Владимир Голубев воюет с собственными комплексами (что, кстати, выдает и агрессивный тон обиженного подростка в его интервью, напечатанном в № 3 фестивальной газеты). В этой борьбе необходим союзник – зритель. Но признаться в этом трудно. Проще декларировать: законы зрительского восприятия «верю–не верю» я ставлю вне игры. Однако игра наедине с собой не удовлетворяет. Робкая попытка душевного эксгибиционизма выливается в столь же робкую попытку провокации. Заверив публику, что способен заплакать всего лишь вследствие «напряжения и расслабления мышц», герой надолго замирает на авансцене. Но ожидающий слез доверчивый зритель остается с носом, когда, больше не в силах терпеть, провокатор, подхватившись, убегает в темный уголок.

В жанре перформанса Владимир Голубев нового слова, пожалуй, не сказал. В чем же его истинный талант? Да в пластике. В той самой области, в которой его спектакль-номинант претендует если не на планетарное, то во всяком случае российское первенство. Он отличный танцовщик, чем, к сожалению, потчует зрителя в дозах почти гомеопатических. Но для завершения начавшегося классикой танцевального марафона «Золотой маски» этот спектакль можно считать символичным.

Было бы удобно, если бы современный танец отвечал лапидарной мольеровской формуле: что не проза, то стихи, а что не стихи, то проза. Ан нет. Родившись некогда как аллергическая реакция на многовековой диктат канона в классической хореографии и в искусстве в целом, современный танец с трудом поддается классификации. Его жанровое, стилистическое разнообразие неисчерпаемо. Сегодня это практически все, что движется. И не движется. До полусмерти напуганное в XX веке тоталитаризмом, к новому тысячелетию человечество не то чтобы выработало принцип, а скорее заработало синдром – синдром плюрализма. Разнообразие взглядов, право любого на самовыражение превыше всего. В искусстве танца это воплотилось ярче, чем где бы то ни было. С помощью танца можно изменить мировоззрение, излечить сознание. Ведь и в этот раз на одном из спектаклей услыхала я возмущенные клики: «К чему такой нездоровый ажиотаж вокруг современного танца? Зачем нам эти штучки, когда у нас есть собственная гордость – великая русская классика?» Неужели же в наш менталитет намертво въелось мракобесие директив вроде «кто не с нами, тот против нас»? Или ксенофобия коренится в самой нашей природе? В это как-то не хочется верить. Тем более что обедняем мы только самих себя.