Форма для хранения памяти

«Мгновение вечности» – название ретроспективной выставки художника Владимира Янкилевского в фонде «Екатерина». Мгновения и вечность – действительно основные темы его произведений, преобразующих прошлое. Работая с «великанским» размахом с пространством памяти, Янкилевский давно стал классиком, и без его работ уже не обходится ни один приличный музей.

Биографическая справка мастера очень похожа на многие подобные истории шестидесятников или художников подполья. Сначала учеба – не без проблем, потом выставки «урывками», потом вроде глоток свободы и первые поездки за границу, эмиграция, Америка – Франция, а теперь здесь, в Москве, огромная ретроспектива. Начиная от серий ранних рисунков и заканчивая огромными ассамбляжными работами, объединенными формой и названием, – «ящики», «двери», «триптихи».

Ключиком ко всем работам вполне может стать слово «вечность». Как после «сим-сима», открываются все створки шкафа, а там покрытые вековой пылью всеми испытываемые эмоции – например, в работе «Дверь. IV. У себя (Меланхолия)». На дворе 2005 год (время создания работы), а внутри ностальгия – сидит человек на унитазе, смотрит телик и говорит в микрофон. За спиной у него крылья, в голове кусочек Возрождения, по бокам висят галстуки, крючки, вешалка, рисунок, вроде как детский. Внизу, как водится, пепельница с окурками, смятая пачка, бутылка. Такая предельная вещественность выталкивает зрителя за рамки реальности в пространство бессознательного космоса, где карта звездного неба напоминает о закрытом уже много лет Московском планетарии и слухах о жизни на Марсе. Весь этот ворох научной метафизики, помноженный на особый быт московских интеллигентов, как плотная дымовая завеса, укрывает работы. Это тайна. Не только Янкилевского. В историях шестидесятников и их работах кроется тайна, некий саспенс. Когда во время развития сюжета присутствует некоторая недосказанность, усиливающая общее эмоциональное напряжение. Как в работах Виктора Пивоварова или Ильи Кабакова – герои говорят обычные фразы, но неуловимо они отзываются эхом знакомого и «родного», – так и у Янкилевского. Разрезанные вдоль и поперек люди в ящиках, спрятанные за двери тетушки с авоськами и мужчины в шляпах, прошедшие сквозь стены люди, а на месте их силуэтов образовались цветные зияющие пустоты, как открытые окна в параллельный мир. Вариантов, куда «уходит прошлое», у Янкилевского много: оно прячется в ящики, растворяется в молекулах, схемах, абстракциях, мутирует в конце. Он ищет универсальную форму хранения для коллективной памяти, пытается ничего не забыть, и ему все удается.

Он актуален как никогда, потому что чувствует ритм времени. У него, с одной стороны, натянута леска прошлого, с легким привкусом шпротов и горькой усмешки, а с другой – обаяние недосказанности. И на самом деле сегодня он Одиссей, бороздящий океан прошлого в поисках реальности, «своей земли», а на поверку – одни лишь фрагменты. Как в знаменитой работе Янкилевского «Триптих № 14. Автопортрет» (Памяти отца): ты видишь три фрагмента – на одном человек, читающий газету в метро, а рядом два варианта его исчезновения в беге времени.