Екатерина Барабаш
Елена Соловей – из тех женщин, кто не боится возраста, лишних килограммов, чужих людей и безденежья.
«Раба любви», «Неоконченная пьеса для механического пианино», «Несколько дней из жизни Обломова», «Драма из старинной жизни», «В горах мое сердце», «Ищите женщину»┘ Про Елену Соловей кто-то говорил, что у нее неземная внешность и неземной талант, кто-то утверждал, что она слишком жеманна на экране, чтобы быть действительно хорошей актрисой. Но факт остается фактом – она была одной из самых востребованных, популярных и загадочных актрис своего поколения. Шестнадцать лет назад актриса вместе с мужем – кинохудожником Юрием Пугачом, двумя детьми и стареньким папой неожиданно для всех уехала в Америку. Елена не снимается ни в Америке, ни в России, живет в маленьком городке недалеко от Нью-Йорка и возится с чужими детишками, обучая их азам актерской профессии. Недавно актриса отметила 60-летие. Жалеет ли она о своем выборе? Не скучает ли по съемочной площадке? Не горько ли, что подзабыли? Об этом Елена Соловей побеседовала с обозревателем «НГ» на фестивале «Литература и кино» в Гатчине, куда ее удалось вытащить.
– Елена, когда шестнадцать лет назад вы уезжали из страны, вы отдавали себе отчет в том, что это скорее всего конец вашей актерской карьере?
– Я ничего не знала тогда. Вот вы наверняка не поверите, но я даже не думала о том, буду я играть и сниматься или не буду. Конечно, я знала, что ничего из того, к чему я привыкла здесь, в Америке не будет. Ну так что ж? Я затем и ехала, чтобы все начать с нуля, чтобы начать новую жизнь, совсем новую, с чистого листа. Здесь стало страшно жить, а там я смогу быть спокойнее за детей и обеспечить им будущее. У меня в России и так было все, о чем может мечтать актриса, – лучшие режиссеры, замечательные фильмы, востребованность. Все это осталось со мной, ведь ничто не уходит, не проходит. Раз это было – это осталось, это во мне.
– Когда вас пригласили приехать отметить свой юбилей в России, вы сразу согласились?
– Ой, что вы! Я вообще всегда долго раскачиваюсь. Сначала я так удивилась – ведь прошло столько времени, за это время я ничего нового не сделала, зато сколько новых имен в русском кино появилось! Кому я здесь могу быть нужна сейчас, я же ничего рассказать не могу, все давно рассказано? Не придумывать же что-то новое. Ну разве что посмотреть друг на друга, посмотреть, что время с нами сделало. Я вообще думала, что про меня в России забыли, и это было бы правильно, это нормально. И вдруг – столько цветов, столько народу приехало поздравить, оказалось, что меня помнят. Это что-то поразительное, я не знаю, куда мне деваться, мне все время неловко. Я действительно была готова к тому, что там я не буду нужна, а здесь меня забудут.
– И вы можете честно сказать: я не востребована, я никому не нужна?
– Ну разумеется. А что в этом такого? Кому я могу быть нужна в том же Голливуде? Ой, только, пожалуйста, не делайте, как сделали в одном журнале. У меня брали интервью, и я обмолвилась, что, мол, в Голливуде я не нужна. Так этот журнал на обложку вынес мою фотографию со скорбным выражением лица и огромный заголовок: «В Голливуде я никому не нужна!» Как будто я сижу и рыдаю дни напролет, что у меня с Голливудом ничего не получается. Почему и кому я могу быть там нужна?
– Совсем ничего не предлагают?
– В сериале «Клан Сопрано» я сыграла крохотную роль. Когда мне предложили ее – а это была роль русской женщины, которая три раза появляется на экране, – я была счастлива. По-настоящему счастлива. Потому что, во-первых, не ожидала, что американцы меня мало того что знают, так еще и вспомнят. Во-вторых, когда я вошла в павильон, где мне предстояло сниматься, я вдруг почувствовала те же запахи, что и на «Ленфильме», увидела ту же суету, вдохнула ту же волшебную атмосферу гримерной, ощутила на своем лице руки гримера – такие же, как здесь. Вообще во всем мире гримеры одинаковые, только наши умеют больше, они многостаночники. А там – один тебе делает макияж, другой – прическу, третий – еще что-то. Я почувствовала себя звездой, мне дали понять, что меня любят. Там вообще так принято: если тебя снимают – тебя любят, тебя готовы носить на руках, ты героиня, ты звезда. Кончатся съемки – и про тебя могут забыть, но это будет уже потом. По сценарию я должна была быть толстой русской бабой, мне стали делать накладные бока. Я говорю: «Зачем, я и так, прямо скажем, не худенькая, сойдет». А они уверены, что раз русская, то чем толще, тем лучше. Когда эта серия вышла, меня начали узнавать на улицах – «смотрите, это та самая, которая главного подставила!». И я опять была счастлива. Оказалось, что американцы видели «Рабу любви», только не знали, что Ольга Вознесенская – это я. Стали подходить ко мне, главный вопрос был: «Почему вы так поправились?»
– Комплексовали?
– Сначала – да. А теперь думаю: это же замечательно, что все мы такие разные и что я могу быть разной. Когда-то была субтильной трогательной девочкой из Красноярска, мечтавшей стать актрисой в Москве, поступившей со второго раза во ВГИК и ничегошеньки о жизни не знающей. А теперь вот – 60-летняя полная особа с тремя внуками и кучей малолетних учеников. Я вот сижу с вами разговариваю и нервничаю, что занятия в своей студии пропускаю.
– Вы это серьезно? К вам тут весь Питер ломится – любимая звезда приехала, а вы обратно спешите, к чужим детишкам, в чужую страну.
– Это теперь моя жизнь. Я ее люблю. Даже больше скажу: я могла бы быть абсолютно счастлива, даже если бы у меня изначально ничего в кино и театре не получилось. Не получилось бы – ну так мне хватило бы того, что у меня есть дом, семья, любимые дети, внуки, муж. Я и ролью домохозяйки удовлетворилась бы. Да и звездой я никогда не была. Звезда – это совершенно особое состояние души, и образ жизни, и материальное положение. Звезд в Советском Союзе в том понимании, как это принято за границей, у нас не было. Какая я звезда, если после съемочной площадки или репетиции шла в магазин и стояла в очереди к полупустым прилавкам?
– Так все и поверили: знаменитая актриса – и в очереди.
– Правда-правда. Мне всегда было ужасно неловко, когда из подсобки выходил продавец, видел меня и кричал: «Что вы в очереди? Пойдемте со мной, я вам хороший кусок мяса дам». Грешна – шла. Но всегда старалась, чтобы меня не заметили, а то стыдно ведь очень.
– Чем вы занимаетесь в вашей студии?
– У меня детки от 4 до 12 лет, в основном из семей эмигрантов. Мы учим их русскому литературному языку, много читаем по-русски, ставим сценки.
– Предложения от российских режиссеров поступают?
– Нет. Совсем. Правда, пригласили было сыграть в «Московской саге», приехала на пробы. Но не случилось. Не подошла я. Может, и хорошо – Инна Чурикова эту роль так здорово сыграла! Да и знаю я, что не для меня эта роль была, чужая она. А однажды один американский режиссер пригласил на главную роль. Сценарий интересный, фильм наверняка должен получиться занятным. Только без меня. Меня уже утвердили, уже пора начинать, а я ничего не могу поделать с собой – не могу по-английски играть. Текст-то выучить – раз плюнуть, но ведь надо через себя пропустить. А на чужом языке не получается. И так, и этак старалась – а все не мое, не я это. Все актеры по-разному устроены, я, например, не могу сыграть то, чем я не живу в данный момент. Жуткая фальшь получается, я это чувствую, даже если режиссер не чувствует и хвалит. В общем, подвела я американцев, отказалась в последний момент.
– Получается, все свои роли вы уже сыграли? А может, та самая, главная, – впереди, а вы ничего не делаете, чтобы ее поймать. И пройдет она мимо┘
– Ну вы что, серьезно? Надо все другое бросить, суетиться и ловить ускользающую синюю птицу за хвост? Зачем? Разве меня Бог чем-то обидел? Чего-то недодал?
– Я просто хотела, чтобы вы сказали, что не в этом счастье.
– Точнее сказать, не только в этом. Вы знаете, сколько талантливых актрис моего поколения не получили и сотой доли того, что получила я? Вы знаете, как трагически сложилась судьба многих моих подруг по институту – только потому, что их не увидели или не захотели увидеть. Мне невероятно повезло. Меня, несмышленыша-второкурсницу, заметил Рустам Хамдамов и снял в картине «В горах мое сердце». Ровно сорок лет назад. Если бы не Рустам, меня бы не было. До него я не знала, что умею так ходить, так говорить, так улыбаться. Он раз-гля-дел. Многие режиссеры ведь не хотят вглядываться, им надо, чтобы все на поверхности было, чтобы было видно все и сразу. Поэтому столько загубленных актерских судеб. Наверное, я бы могла сейчас сниматься. Не знаю, насколько бы это у меня получилось, – навыки уходят, но профессия-то осталась. Но нет режиссера, который захотел бы разглядеть меня такой, какой я стала сейчас – располневшей, постаревшей, с другой головой, из другой жизни.
– Я слышала, что Никита Михалков готов вам что-то предложить. Вот уж кто действительно ваш режиссер┘
– Мой, абсолютно мой, они с Хамдамовым меня вылепили как актрису. Я сама ничего не умею, я могу только делать то, что мне говорит режиссер. Я вообще поклонник Домостроя – и в жизни, и на съемочной площадке. И, конечно, три фильма, в которых меня снял Никита Сергеевич, – больше ничего могло бы и не быть, настолько это было мое. А насчет предложения сняться у Михалкова┘ это очень смешная ситуация была. Мне вдруг звонят домой и просят выйти по телефону в прямой эфир какой-то российской телепередачи, в которой будет участвовать Михалков, и поздравить его с 60-летием. Я вышла в эфир, он удивился, обрадовался, а в конце говорит: «Приезжай скорее, у меня для тебя роль есть». На том все и кончилось.
– Но сейчас-то, когда он вас с юбилеем поздравлял, можно было эту тему поднять, вдруг действительно что-то интересное.
– Он не поздравлял.
– И все-таки: то, ради чего уезжали, сложилось? За детей спокойны?
– Они уже совсем взрослые, Ирочке 35, она микробиолог, живет в Лейпциге, замужем за профессором математики. Паше 31, он собирается защищаться в Корнуэльском университете, биолог. Муж работает в художественной галерее. Конечно, я часто думаю о том, как сложилась бы судьба, останься я в России. Если бы да кабы┘ Самое главное – я уехала по собственной воле. Меня никто не гнал, не обижал, не выпихивал. Я знала, на что иду, я знала, что придется многое потерять, а найду ли что-то – неизвестно. И если что-то не так, что-то не получилось, мне некого винить, кроме самой себя, ни к кому не может быть претензий. Так гораздо легче жить. Только об одном могу жалеть: того легкого дыхания, что было тридцать, сорок лет назад, когда мы начинали с Хамдамовым и продолжали с Михалковым, уже не будет.
