Екатерина Барабаш
Мэтт Деймон улыбается своей удаче.
Фото Reuters
Мэтт Дэймон – человек эмоциональный. Только высадившись в Берлине, он объявил, что ему тут безумно нравится и что Берлинский фестиваль – лучший в мире. На пресс-конференцию он пробирался через такую плотную толпу поклонников, что беседу с журналистами о фильме «Добрый пастырь», с которым он и Роберт Де Ниро приехали в Берлин, пришлось задержать почти на полчаса.
– Мэтт, ваш герой в «Добром пастыре» мечется между чувством долга по отношению к родине и чувством долга по отношению к семье. Вы бы что выбрали?
– У меня, слава богу, пока не было такой проблемы. Да я думаю, что и не может возникнуть – я все-таки актер, а не разведчик.
– В отличие от вашего героя...
– Он бы тоже хотел, да не смог – работа не та.
– Но упорством вас природа тоже не обидела. Все-таки ваш приход в кинематограф можно считать не то что не триумфальным, а попросту провальным. И тем не менее...
– Не думаю, что это можно назвать упорством или упрямством. Это просто обычное желание прийти к тому, чего ты хотел с детства. А с детства я хотел быть только артистом, и больше никем. Я даже еще толком не осознавал, что хочу им быть, просто мне хотелось, чтобы меня узнавали, чтобы меня хвалили, чтобы говорили: «Смотрите, какой крутой, он сделал то, чего другим не удавалось».
– А неудача в первой роли в «Мистической пицце» не охладила вашего пыла?
– Как видите, нет. Потом ведь тоже была роль – кошмар. Никто не обращал на меня внимания, никуда меня не приглашали. Это уже потом мы с Беном (Бен Аффлек, лучший друг Дэймона. – «НГ») стали вдруг известными, когда вышел на экраны «Умница Уилл Хантинг» Гаса Ван Сента.
– Вы так скромно говорите об этом фильме, как будто не вы с Аффлеком написали сценарий и не получили за него «Оскара».
– Вообще-то начинал писать Бен, еще в колледже. Я уже потом подключился. Написать написали, а что дальше с ним делать – непонятно. Своих денег-то нет, хотя очень хотелось самим сделать картину. Сценарий так и лежал, я понял, что это была пустая работа. Обидно очень было – столько труда. Мы попереживали и решили, что нельзя опускать руки. Переписали сценарий, решив, что главную роль будет непременно играть Робин Уильямс. Тогда-то «Мирамакс» и купила сценарий, а Ван Сент снял картину.
– «Оскар» за сценарий не натолкнул на мысль бросить актерство и начать писать?
– А кто бы тогда меня узнавал на улице и показывал пальцем? Шутка. Нет, просто я понял, что могу больше, чем самому кажется.
– До «Идентификации Борна» вы снимались в интеллектуальном кино. И вдруг – беготня, стрельба...
– Но до чего это здорово! И между прочим, полезно оказалось. У меня до этого ни мускулов, ни пресса не было. А тут накачался, как Шварценеггер. Надо же иногда порезвиться. Но это ненадолго, это не «цепляет». Какой из меня Шварценеггер? Один уже есть, пусть он и бегает, и стреляет.
– Ему сейчас не до того, а у вас неплохо получалось. Вообще про таких, как вы, говорят: проснулся знаменитым. А что будете делать, если слава вдруг отвернется?
– Можете не верить, но я к этому готов. Я очень часто думаю: «За что мне все это?» Наверное, просто улыбнулась удача. Я ей благодарен, но понимаю, что она дама ветреная, может отвернуться. Зато у меня есть замечательная дочка Изабелла, которая не даст мне быть несчастным.
Берлин
