Александр Иванов. Голова Иоанна Крестителя.
Бумага на холсте, масло, 57,7х44,1.
Ключевой вопрос пресс-конференции в Третьяковской галерее, посвященной выставочному проекту «Александр Иванов. К 200-летию со дня рождения»: в чем величие великого Иванова? Не то чтобы кто-то сомневался в величии великого русского художника или пытался установить его пределы. Пределы есть только у полотна «Явление Христа народу» – 5,40 на 7,40 метра, да и то в силу его грандиозности они весьма условны. Но величие вообще – понятие какое-то размытое, абстрактное, ненадежное. А Иванов, и это бросается в глаза как специалисту, так и неподготовленному зрителю, велик очень конкретно, определенно.
Во-первых, Иванов – мастер интерактивного эпатажа. Его главная, уже названная работа (на внутреннем искусствоведческом сленге у нее есть свое название – Большая Картина) неизменно вызывает у публики живое ощущение шока и изумление. Чтобы пробежать глазами ее хотя бы мельком, нужно также передвигать ногами и активно крутить головой. К слову сказать, на выставке живописи и рисунка Иванова, открытой на Крымском Валу, самой картины нет. Оставаясь на своем законном месте, она выступает отдельным бонусом при посещении второй выставки – «Библейских эскизов», – расположенной в Лаврушинском переулке. Организаторы объясняют отсутствие главной картины на основной экспозиции на Крымском техническими обстоятельствами: работу физически невозможно изъять из экспозиционного зала; вал, на который надо наматывать холст, не проходит в проем.
Но известно, что никакая техническая проблема не может не быть переведена в план символический. И здесь проявляется вторая черта величия Иванова – его титанический по количеству и добросовестный по качеству творческий труд, материально зафиксированный в многочисленных продуктах живописи и графики. Отсутствие смыслового центра на выставке – вместо оригинала картины установлено ее техническое воспроизведение в натуральную величину – пробуждает внимание к деталям. В результате четкие, давно найденные пропорции профессиональных достижений Иванова вынужденно нарушены, а частности впервые оказались важнее (виднее) целого. Привычное центростремительное движение почитателя великого Иванова коварно вытесняется размеренным променадом – от наброска к наброску, от этюда к этюду, от «Головы девочки, в повороте головы дрожащего мальчика» к «Женской голове на мужском торсе, в повороте Иоанна Богослова». Наконец-то становится очевидна масштабность и «малого» варианта Большой Картины: полотно 1,72 на 2,47 м предоставлено Государственным Русским музеем. Весной в нем откроется свой вариант юбилейной выставки. И за неспешным разглядыванием упражнений на тему «Явления», графических работ, созданных в Европе, и гораздо менее известных полотен на религиозные и мифологические сюжеты приходит мысль, что и хорошо, что Большой Картины здесь нет. В этом пространстве она была бы противоестественна, придавая фальшивую конечность жизни духа великого художника, стягивая в точку поле его живописного бытования.
Бытовал Иванов не только с кисточкой в руках, но еще и с пером. Еще один аспект его величия – в небывалом эпистолярном наследии художника, впервые включенном в экспозицию. В закутке под стеклом лежат письма Гоголю, записные книжки с рисунками и выписками из Библии об одеждах евреев и египтян. Можно обнаружить даже подписной лист для застрахования картины «Явление мессии народу» с подписью Тургенева. У представителей Российской государственной библиотеки, где хранится архив, даже возникла творческая идея издать переписку Иванова. Обещают, что то, что не сделают сейчас, доделают в 2009 году, когда грядет юбилей одного из основных адресатов Иванова – великого русского писателя Н.В. Гоголя.
Факт остается фактом, величие ни измерению, ни классификации не поддается, и вопрос о величии великого Иванова остается вопросом риторическим. Но парадокс выставки в том, что автор, «осуществивший один из самых грандиозных замыслов в русском искусстве», оказался не только великим художником, но еще и просто художником. Это тоже, вероятно, одно из свойств его величия.