Марина Гайкович Английский пианист Фредерик Кемпф стал завсегдатаем Большого зала после выступления в 1998 году на XI Международном конкурсе имени П.И.Чайковского, когда публика освистала решение жюри о присуждении первой премии Денису Мацуеву, удостоив Кемпфа лишь бронзовой медали.
Тогда организаторы гастролей очень быстро смекнули, что Кемпф без особого труда может собрать Большой зал консерватории. Сначала – аншлаговые, но с каждым годом пустых мест в зале становится все больше. Кемпф настолько обожаем в Москве, что многие забывают о его национальности, говоря, что играет он «как русский», очевидно, вкладывая в это виртуозность, музыкальность, тонкость, глубокую мысль, яркость интерпретации и, самое главное, искренность. Самое обидное, что так оно и было в первые годы его триумфальных гастролей в Москве. Хотя услышать сейчас, к сожалению, можно лишь отзвуки былого. В программе сольного концерта значился романтический репертуар из сочинений Шопена и Шумана. Именно здесь от Кемпфа ожидали характерной для его игры взволнованности и проникновенной лирики, обжигающего темперамента. И этот концерт показал: что было – прошло. Надуманность трактовок, псевдофилософия, ватное, мутное, не пробивавшееся в акустике пиано и неимоверная грубость в кульминационных местах (одна дама средних лет вопрошала: «И откуда эта «мацуевщина»?»), зажатость были очевидны и в «Симфонических этюдах» Шумана и в Первой балладе Шопена. Пожалуй, в Третьей сонате Шопена Кемпф был наиболее убедителен, вдохновенен. И все же слушательский кредит доверия российской публики безграничен. Даже бисы – исковерканная бездумностью «Баркарола» Чайковского, бестолково заболтанный 24-й этюд Шопена, вызвавшие уже не только недоумение, но и досаду, все равно удостоились многочисленных женских «браво».
Недоумение вызвал и концерт канадской пианистки Анжелы Хьюитт. «Коронованный» интерпретатор сочинений Баха, артист года Gramophone Awards 2006 давала сольный вечер в Концертном зале имени Чайковского. Бах был представлен только одним сочинением – Французской сюитой ми-бемоль-мажор. Не секрет, что музыка великого немца – вершина, к которой даже подступаются не все. И уж если исполнитель признан во всем мире как один из образцовых исполнителей баховских опусов (о чем свидетельствует не только критика, но и ангажементы – Хьюитт выступала, например, на знаменитой фортепианной неделе в Люцерне), то в концертный зал идешь в ожидании откровения. Но в случае с Хьюитт сколь сильно было напряжение, столь же сильно было разочарование. Впечатление от игры пианистки складывалось такое, будто она лет десять назад окончила музыкальное училище, где очень добросовестно выполняла все пожелания педагога, а потом осела дома за хозяйством и вот время от времени музицирует, не забывая, конечно, в нужное время сменить педаль или театрально взмахнуть руками. Но самое ужасное кроется даже не в отсутствии звуковой палитры или умении обращаться с украшениями, а в полном отсутствии личностного переживания музыки. У Баха в исполнении Хьюитт нет лица, как не было в этой Французской сюите и лица собственно Хьюитт. Встает закономерный вопрос: что ценят на Западе в ее интерпретациях, там, где слушатели сходят с ума от более чем смелых выходок Андрея Гаврилова или интеллектуальных экзерсисов Михаила Плетнева? Ответ видится только в толерантности западной публики, в ее готовности воспринимать как присутствие яркой индивидуальности исполнителя, так и, видимо, полное ее отсутствие.
