Шоу вместо экспозиции

Уистлера привезли отобранного и расклассифицированного – его хорошо знали во время Дягилева, а нам пришлось начать с нуля. Увы, в Третьяковской галерее показали лишь часть из его 3000 работ. И вместо серьезной научной экспозиции получилось шоу. Или аттракцион «Уистлер и Россия», который показывает только одну грань художника. Джеймс Уистлер и правда жил в детстве в Петербурге, пока его отец строил железную дорогу, и учился рисовать у нас. И оправданно то, что один зал отдан Уистлеру, а второй – нашим художникам, которые повлияли на американца или выставлялись на тех же салонах – и, кстати, красили не хуже. Но так же смело можно собрать выставки «Мотив гармонии в сером и зеленом в творчестве Уистлера» или «Уистлер и осколки Веласкеса» – полного впечатления они не дадут. Увы, вторая встреча России с Уистлером слегка несерьезна.

В его работах уже нет больших символов эпохи – к концу девятнадцатого века викторианский стиль умер. Зато был жив принцип, который культивировал безобразник Оскар Уайльд, – искусство ради искусства. Уайльда тошнило от современных ему жанров – от литературы особенно, которая вытащила и дотошно описала скучных людей с никому не интересными страстями. Принцип Уайльда «не надо принижать искусство» можно перенести на импрессионизм, который ушел от больших стилей – это был их красивый закат: Тулуз-Лотрек был талантлив, но его персонажи – изломаны и некрасивы. Легкая импрессионистичность у Уистлера есть – и в его картинах много эффектных цветовых пятен. Но абрис академизма остался: капризная девочка («Гармония в сером и зеленом: мисс Сисели Александер») похожа на нежных инфант Веласкеса. Ее выдает только декадентское выражение лица – в духе пресыщенного рубежа веков.

Европа тогда увлеклась Востоком – вот почему на выставке Уистлера есть работка Хокусая. Японское искусство не болело реализмом, как европейское. Оно было чистой условностью, набором канонов. Условность вообще стала главным принципом эстетизма – поэтому работы Уистлера хоть и академичны, но излишними реалистичными деталями не страдают. Их печатали в нашем эстетском журнале «Мир искусства», который подчеркивал, что параллельно с чернушным Леонидом Андреевым жили люди, любившие вычурность, и который выпускал Дягилев – его портрет с белой прядью тоже выставлен в Третьяковке.

Был ли эстетизм красивой позой или Уайльд серьезно писал, что «жизнь скучна и неинтересна», – не важно. Эти люди обожествляли искусство, хотя наверняка знали, что оно волнует только душу и что куда серьезней жизнь духа – воплощенная в культуре.