Марина Гайкович Последняя неделя осени на живописном берегу озера Четырех Кантонов в швейцарском Люцерне уже по традиции прошла под знаком фортепианной музыки. Piano Festival – событие, к которому искушенная публика начинает готовиться весьма и весьма заранее: все билеты раскуплены уже в сентябре – все понимают, что восемь концертов фестиваля демонстрируют самое актуальное в мире фортепианного искусства.
Фортепианная неделя – неделя личностей, разных художественных миров, фейерверк интерпретаций, блеск виртуозности и мастерства. Блеск мастерства, перед которым хочется преклоняться, или, к сожалению, блеск пустой виртуозности, от которой становится тошно. В первом случае речь идет об одном из старейшин фортепианного искусства, легендарном Альфреде Бренделе, стоящем на пороге семидесятипятилетия. Медленные сонаты и фантазии Гайдна, Моцарта и Шуберта, многие из которых могут показаться сущими безделицами, были прочтены пианистом не иначе как философские размышления, где в каждом такте – опыт прожитых не только на сцене лет. На другом полюсе – новая звезда XXI века, самый популярный пианист молодого поколения Ланг Ланг, имеющий свою публику, которая не гнушается аплодисментов между частями и улюлюканий в адрес технического совершенства, которое, впрочем, по большому счету таковым не является. Юный гений «загнул» программу из сонаты Моцарта и Шопена, Детских сцен Шумана и целого ряда виртуозных пьес, венчала который Вторая рапсодия Листа в обработке Горовица. Вот здесь начинаешь осознавать, что ты в цирке: на арене эквилибрист, с лихим видом балансирующий на острие ножа – технично, но не более того. Наш китайский сосед, вероятно, забывает, что Горовиц (который, конечно, не гнушался элементами шоу) в силу высочайшего интеллекта обладал умением убедительно интерпретировать музыку (хотя и скандально), а не просто как школьник выполнять все галочки и вилочки, пусть бегло и хорошим звуком.
Вот уж у кого присутствует умение уходить от «школьных» прочтений (в крайне индивидуальном виде), это у нашего соотечественника Андрея Гаврилова, чья программа с ноктюрнами Шопена более года назад расколола музыкальное сообщество Москвы на две части. Правда, пианист-то как раз утверждает, что только и делает, что соблюдает «вилочки и галочки» – дескать, все, как у Шопена, и даже меньше. Насколько можно понять из гавриловских слов, то ноктюрны – это песни любви, пропетые Шопеном самым откровенным языком, да так, что пианист стесняется (при том, что Гаврилова в стеснении можно упрекнуть в самую последнюю очередь) воспроизводить все, что написано в нотах. На самом деле, с точки зрения Шопена вообще никакого откровенного криминала в этой программе не было: «левая рука» предельно аккуратна, звукоизвлечение прекрасное. Шопен – композитор, сочинения которого постигаются многими чувственно, и если Гаврилов так ее чувствует... Одни скажут: «Мы в этом не участвуем», другие сохранят толерантность и право исполнителя на выражение. Правда, есть некоторые но: периодически Гаврилов так заигрывался с изящными шопеновскими мотивчиками, что терял драматургию целого. Речь идет, например, о совершенно неподготовленном, а потому нелогичном трагическом переломе в поначалу, казалось бы, безоблачном си-мажорном ноктюрне. Восьмая соната Прокофьева и его же «Наваждение» (с комментарием: мой друг Михаил Горбачев называет эту ужасную музыку «гимном перестройки») прозвучали, как и следовало того ожидать, демонически сильно, несмотря на то, что утром у пианиста, по его признанию, кураж не тот.
Другой «утренник» отдали Константину Щербакову с весьма недетской программой, а именно «Временами года» Чайковского и Девятой симфонией Бетховена в грандиозном переложении Листа. Лирические картины природы приобрели у Щербакова скорее драматический характер, продолженный в бетховенском опусе, исполненном с настоящей симфонической мощью и красочностью.
Две леди фортепиано – француженка Элен Гримо и Мария Жоао Пиреш – блеснули каждая своей сильной стороной. Первая – импрессионистическим лиризмом концертов Равеля и Бартока, вторая, не побоюсь этого слова, идеальным исполнением Моцарта (последний фортепианный концерт) – с точки зрения стиля при мягком, но точном звукоизвлечении. Фантастически талантливо играл Евгений Кисин, наглядно демонстрируя правило – чем меньше нот, тем сложнее музыка. Впрочем, романтическая (Шуберт, Шопен, Брамс) программа для человека, чьи детские интерпретации Шопена уже более двадцати лет считаются эталонными, не такая большая сложность, но одно дело Шопен, другое – глубокий, подкожный романтизм позднего Брамса, раскрытый Кисиным с настоящим откровением, или вариации Бетховена как результат не классической сдержанности, но бури и натиска в строгих рамках формы.
