Марина Гайкович
Борис Тевлин не любит «возноситься», но авторитеты признает.
Фото Арсения Несходимова (НГ-фото)
Профессор Московской консерватории, художественный руководитель Камерного хора МГК Борис Тевлин, известный как активный пропагандист новой музыки, готовит очередную премьеру – на сей раз это новая опера Родиона Щедрина. Более десяти лет назад Тевлин создал единственный в Москве коллектив, девяносто процентов репертуара которого составляют произведения современных композиторов.
– Борис Григорьевич, как началась история Камерного хора МГК?
– Камерный хор был создан по инициативе Александра Сергеевича Соколова, когда он был еще проректором. Необходим был коллектив, чтобы исполнить премьеру кантаты Губайдулиной «Теперь всегда снега». Я к тому времени по ряду обстоятельств ушел из факультетского хора, поэтому необходимого состава у меня не было. Соколов посоветовал мне собрать студентов, так я и поступил. Через пару месяцев на фестивале современной музыки мы уже пели кантату Губайдулиной, хоры Денисова и Стравинского. На концерте был Гидон Кремер, ему очень понравилось, и он пригласил нас на свой фестиваль в Локенхаус. Вот с этого началась история.
– Хор имеет большой успех за границей. Что его отличает от других хоров?
– Да, есть отличия, я это вижу, и самое главное, это видят те слушатели, которые слушают нас за границей. Наш хор, как и русские хоры вообще, отличается звуковой краской. Европейские хоры поют хорошо, но они поют инструментальным звуком. А наши хоры отличаются богатыми голосовыми красками.
– С чего у вас началась любовь к современной музыке?
– Такой характер у меня, не люблю ходить проторенными дорогами. Еще когда я работал с хором молодежи и студентов, мы шли впереди, во всяком случае, тех программ, которые пели профессиональные хоры Советского Союза, и недаром многие композиторы премьеры своих сочинений доверяли этому хору. Началось это с того, что в 1953 году меня пригласили работать в созданный им хор студентов московских вузов при консерватории, где пела молодежь (после войны у многих возникла потребность в классической музыке). Передо мной сидели человек сто из разных институтов, из МГУ например, – молодежь была чрезвычайно умная и целеустремленная. Для репетиции я выбрал несложное хрестоматийное сочинение, и после репетиции мой учитель сказал мне: «Ты должен с хором учить очень сложные произведения, тогда им будет здесь интересно». И тогда я начал с ними делать то, что трудно, в том числе и современную музыку.
– Студенты не сопротивляются?
– Сейчас? Нисколько. Для молодых музыкантов это же огромный импульс для движения. Нельзя же все время петь, Бог меня простит, Бортнянского, Чайковского. Нет, конечно, надо их петь, это художественный вкус развивает, но чего-то надо ведь и другое делать. И мы делаем. Всего за неделю, вчерне, конечно, выучили хоровую оперу Щедрина «Боярыня Морозова», написанную специально для нашего хора. Щедрин и я – это особая статья.
– Вы друзья?
– Да, это большая человеческая дружба со студенческих лет. Я был и есть первый исполнитель многих его сочинений, он часто мне посвящает свои опусы. С консерваторским хором я записал первый диск со всеми его хоровыми произведениями.
– В советское время вам диктовали, какие произведения можно и нужно исполнять, а какие нет?
– Да, я расскажу одну историю. В семидесятые годы наш Московский хор молодежи и студентов поехал на фестиваль в Италию. Для конкурсной программы я выбрал концерт Бортнянского с подлинными словами «Скажи мне, Господи, кончину мою». Мы очень удачно выступили, получили серебряные медали. Спустя неделю или две после нашего возвращения меня вызвали в горком партии, там был такой отдел пропаганды и агитации, сектор музыки. Заведующий этим отделом, покуривая сигарету, минут сорок меня пытал: как я, воспитатель молодежи, мог петь с хором музыку на такие слова, когда есть другие, «правильные». Но в конечном итоге все обошлось.
– Как так случилось, что этот хор исчез?
– Девяносто второй – девяносто третий годы. Мужчины перестали ходить, все вынуждены были деньги зарабатывать, а с женским хором мне было работать неинтересно.
– Были ли препятствия в вашей творческой судьбе?
– Можно сказать, они начались с момента поступления в Московскую консерваторию. Я сдал только два первых экзамена, от остальных меня как отличника освободили, и я спокойно уехал в Ленинград. И позже получил телеграмму от своей подруги, которая потом стала моей женой, текст доподлинный: «Срочно возвращайся в Москву. В приеме отказано». Мой папа, участник войны, написал апелляцию ни больше ни меньше как товарищу Ворошилову, который к тому времени слез с лошади и курировал музыкальные искусства. За две недели мои родители потеряли больше нервов, чем за всю предыдущую жизнь. Это же были годы космополитизма, государственного антисемитизма, в год моего поступления – 1952-й – как раз гремело знаменитое дело врачей┘
– Какие моменты в творческой жизни для вас самые счастливые?
– Когда что-то получается, это для меня счастье. Ведь не все получается, и когда что-то не выходит, я это сам чувствую. Я не из тех, кто возносится. Знаете, как проверяется? Когда плохой концерт, то коллеги приходят поздравлять, если суперконцерт, то меньше их, больше друзей приходит.
– Получается, что среди коллег друзей у вас мало┘
– Я не могу сказать, что мало, но неискренности много. Когда у нас ректором был Михаил Алексеевич Овчинников, у него был замечательный метод работы. В те годы (1990-е. – «НГ») были противостояния на некоторых кафедрах. И вот к нему идет одна фракция с проблемами, требует кулачного боя, он им поддакивает: «Да-да, вы правы», потом идет противоборствующая сторона и слышит тот же ответ. И так они ходят, между собой ругаются, а он всех поддерживает. А проблема не решается, но исчезает, рассасывается.
– А вы как с проблемами боретесь?
– Да никак.
– Что, тоже стараетесь не замечать?
– Нет, конечно. Если возникают проблемы на кафедре, мы стараемся их обсуждать и приходим, как говорил товарищ Лукьянов, «к консенсусу». Вы знаете, за тринадцать лет, которые я руковожу кафедрой, мне удалось многого добиться: например, внедрить серьезное внимание к современной музыке и усилить требования по теоретическому образованию студентов, мы смотрим, как студент развивается в художественном плане. Я где-то слышал очень мудрую мысль о том, что самый правильный путь к успеху – это путь интеллектуальный. Если дирижер образован, то у него будут и руки по-другому работать.
