Екатерина Барабаш
Модный театральный режиссер и драматург Иван Вырыпаев убежден, что кино сильно отстает от театра по части продвинутости. Мол, кино – область слегка загнивающая, стагнация налицо, нет новых художественных изысков. Словом, надо помочь. Вот и решил помочь фильмом «Эйфория».
В течение часа с лишним мы видим на экране жутковатые красоты, которые, если не знать, что не компьютерные, можно принять за плод работы художника-мультипликатора. Камера летает над донскими степями и, словно таская за собой оглушающую музыку, от которой здесь деваться буквально некуда, выхватывает то страшное грозовое небо, то белые известняковые расщелины-овраги среди желтой степи, то чувственно раскинувшую цветные ноги радугу. Чувства в этом фильме должны пронзать зрителя, как булавка бабочку. Вырыпаев вообще силится вызвать у зрителя максимум эмоций. Надо сказать, что кое-какого эффекта он достигает. Если, скажем, тебя грохнуть доской по голове, эмоций будет выше крыши. Если среди кабинетной тиши заорать в ухо – экспрессивная окраска диалога тоже обеспечена. Героиня Вера (Полина Агуреева), что живет с мужем (Михаил Окунев), мрачно ходит по степи в ярко-красном платье, всем своим видом давая понять, что ее дни сочтены. Появившийся на грязной тарахтящей машине молодой полуотморозок Павел (Максим Ушаков) так долго и тупо вопрошает: «Че делать будем?», а Вера так же тупо и хмуро каждый раз отвечает: «Не знаю», что ясно: сейчас будут плескаться страсти роковые. Плещутся они настолько бурно, что Вера даже как-то забывает о дочке, которая лежит в больнице с отрезанным пальцем. Плещутся страсти бурно, но недолго, ровно столько, сколько времени хватило мужу, чтобы «развязать», опорожнив две бутылки водки и подождав счастливых любовников на высоком берегу Дона, по которому плывет лодка с героями в белых одеждах. Ясное дело – на смерть собрались. И добрались все под тот же оглушающе-экспрессивный баян. Издержки инстинктивной полуживотной любви, бессмысленной и беспощадной.
Если это считать оживляющей инъекцией российскому кино, то больше похоже на короткого действия веселящую таблетку. Проглотил, чувства обострились, действие таблетки прошло, чувства улеглись, жизнь пошла своим чередом. Страсти забылись. Все забылось, ничего не осталось. Только, пожалуй, перед глазами – первая сцена фильма: летит по степи, поднимая облака пыли, на мотоцикле местный дебил в шапочке-плевке, оглашая донские окрестности громким продолжительным «А-а-а-а-а!!!». Вот так, наверное, хотел ворваться в тихую заводь отечественного кинематографа режиссер Иван Вырыпаев, разбудив его художественным воплем. Что-то у него да получилось. Во-первых, в Венецию в конкурс взяли. Во-вторых, критика зашевелилась и коротко, но возбужденно поспорила о фильме. Кто-то нарек фильм гениальным. Кто-то – пустым. Уже хорошо. Но Вырыпаев-то хотел ворваться концептуально, в отличие от героя на мотоцикле, не на несколько секунд. Однако любое искусственное построение не живуче. Оно может быть интересным, возбуждающим, но жить ему суждено ровно столько, сколько будут о нем говорить. Не наполненные смыслом новые формы могут быть сколь угодно заманчиво сконструированы, но каркас сам по себе мало что значит. Ларс фон Триер, например, избрав для «Догвилля» такую условную форму, что Брехт умер бы от зависти, будь он еще жив, наполнил ее и смыслом, и блестящей актерской игрой. «Эйфория» свободна от всего, кроме самодовлеющей формы. Пускай так. Все имеет право на существование. Но к слову вспомним, что словарь медицинских терминов объясняет «эйфорию» как «повышенное благодушное настроение, сочетающееся с беспечностью и недостаточной критической оценкой своего состояния». И впадать в благодушие, объявляя «Эйфорию» новым словом в кино, вряд ли стоит.
