Марина Гайкович
Андрей Дунаев в роли Ленского сорвал самые громкие апплодисменты.
Фото Дамира Юсупова (Большой театр)
«Он возвратился и попал, как Чацкий, с корабля на бал» – подобно пушкинскому Онегину Большой театр, вернувшись с триумфальных гастролей в лондонском Ковент-Гардене, окунулся в волнительную суету открытия 231 сезона. Начался он уже упомянутым выше «Евгением Онегиным» Чайковского. В ожидании этой постановки общественность томится уже более года – с замиранием сердца от восхищения и ужаса: «священную корову» русской оперы ставит для Большого один из самых смелых и бескомпромиссных режиссеров современности. Памятуя о скандальных «Китеже» и «Иване Сусанине» (продукция Мариинского театра), консерваторы пытались подготовить себя к самому худшему (что говорить, в этом опусе Чайковского полет фантазии может быть сколь угодно смелым), восторженные поклонники Дмитрия Чернякова (именно он автор нового «Онегина») не могли дождаться, пока «оковы тяжкие (за шестьдесят с лишним лет уже превратившейся в мумию старой постановки), наконец, падут» и зрители увидят живой музыкальный спектакль.
Обозреватель НГ относилась скорее к первой группе, но в результате была тотально очарована спектаклем, который от первого до последнего жеста не отпускает зрителя, дает ему возможность по-настоящему пережить как пушкинский роман, так и до последней ноты известную оперу. Тем не менее накануне премьеры ситуация вокруг Чернякова и «Евгения Онегина» была закручена до предела. В числе заинтригованных оказались дирекция и члены попечительского совета Большого театра, музыкальная и театральная элита. Теодор Курентзис пришел поддержать друга, Николай Басков – поучиться, как надо петь Ленского, Галина Вишневская царицей прошествовала к первому ряду и первой же вышла, едва опустился занавес.
Хотя, собственно, занавеса здесь не было: семь картин разделяла черная кулиса, словно перед нами прошли семь сцен кинохроники. Черняков пренебрег авторским делением оперы на три действия. В целях воплощения собственного замысла он оттолкнулся от временных и ситуационных моментов. Так, первые пять картин происходят в усадьбе Лариных (первое действие), две последние – в Петербурге. При этом никакого чана с вареньем, Тани в кровати и дуэли в сугробах – действие разворачиваются в столовой комнате, и все движение закручено вокруг большого обеденного стола, призванного и объединить, и разъединить, и противопоставить, заменить ночной столик для Татьяны, стать смертным одром Ленского. Режиссер, конечно, сделал сцену дуэли ближе современному зрителю. Ведь, согласитесь, сегодня мало кому понятно, почему уже протрезвевшие друзья все же должны стреляться. Ленский погибает в потасовке, пятаясь вырвать ружье из рук Онегина. Во второй половине все тот же стол – только пастельные тона обстановки и костюмов Лариных и их соседей сменяют элегантное бордо стен, серебро дамских платьев и черные фраки представителей высшего света (художник-постановщих Дмитрий Черняков, автор костюмов Мария Данилова).
Семь лирических картин (авторское определение) превратились у Чернякова в настоящую психологическую драму. Попытавшись на несколько миллиметров приблизиться к смыслу романа и оперы, он совершенно по-новому раскрыл характеры персонажей, приведшие к драме и трагедии главных героев. Ольга не любит Ленского – и по примеру ее снисходительного к нему отношения и Общество (коллективный персонаж) потешается над пылким поэтом. Доведенный до последней грани отчаяния, Ленский почти в безумии разыгрывает фарс в духе американских именин (с колпачками и шариками) на куплеты Трике (сам господин Трике молчаливый свадебный генерал). Онегин – хотя и отличается цветом костюма от остальных – все равно остается одним из них – жестоких, малодушных помещиков. А возвратясь после странствий, он всеми силами пытается примкнуть к высшему свету, но – как в современном мире – однажды выпавший из обоймы уже никогда в нее не попадет: Онегина не замечают даже официанты. Хрупкая и нежная, способная к дикой страсти Татьяна открылась мужу и, поддерживаемая им, даже находит в себе силы издеваться над Онегиным в последней картине.
Музыкальная часть постановки как никогда в Большом театре на высоте: чистый лирический тембр Татьяны Моногаровой как нельзя лучше сочетается с богатым красками баритоном Мариуша Квеченя, а по духу лемешевский тенор Андрея Дунаева восхищает еще со времен традиционной постановки.
